Яков Нейштадт: Благодарю судьбу за сделанный ей выбор
Известный журналист и литератор, ветеран Великой Отечественной войны – в очерке Бориса Долматовского
Безостановочен ход времени. Все дальше и дальше уходят в прошлое героические годы Великой Отечественной войны – времени всенародного подвига нашей страны в борьбе с фашистскими захватчиками. Уходят из жизни и многие участники событий тех лет. Но память о славных свершениях, о тех, кто стоял насмерть и выстоял, незабываема, она не сотрется вовеки!
Среди участников войны немало было шахматистов, профессионалов и любителей. Шахматы отошли на второй план, хотя в тылу шахматная жизнь не прекращалась – организовывались турниры, чемпионаты в разных городах страны, проходили сеансы в госпиталях…
Сегодняшние мои воспоминания о ветеране Великой Отечественной войны командире стрелковой роты Якове Исаевиче Нейштадте. Об авторе многих замечательных книг и статей по теории и истории шахмат, ответственном секретаре журнала «Шахматы в СССР», редакторе «64», международном мастере ИКЧФ, который отметил в прошлом году 96-й день рождения.
– С шахматами меня познакомил студент, снимавший комнатушку в большой «вороньей слободке», где жили мы с отцом, – рассказывал Яков Исаевич накануне своего 70-летия. – Однажды студент исчез – то ли из-за вольнодумства, то ли «по разнарядке». Я тогда учился в третьем классе. Через пару лет состоялся II Московский международный турнир. Отцу удалось достать два билета на первый тур. Перед Музеем изобразительных искусств конная милиция с трудом сдерживала толпу болельщиков. В величественных залах между древними скульптурами сражались советские и зарубежные корифеи. В тот день Шпильман проиграл Ботвиннику, а Капабланка – Рюмину. Что именно происходило в этих и других партиях, я, конечно, не понимал, но сама обстановка завораживала. Отец в шахматы не играл, но кое-что подметил. «Все-таки, – сказал он по возвращении, – самый лучший костюм у Капабланки».
Вскоре в кинотеатре «Художественный», что на Арбатской площади, проходило первенство школьников Фрунзенского района. Там я познакомился с высоким парнем, уже тогда имевшим третью категорию, Юрием Авербахом. Потом мы стали вместе ходить в городской Дом пионеров на Стопани. Занятия со старшей группой вел Михаил Михайлович Юдович.
– Кто ваш учитель, Юрий Львович?
– Смешной вопрос: Мих. Мих. Юдович!
Запомнились торжественно проходившие чемпионаты московских школьников и, особенно, устроенный в 1940 году (кажется, первый в истории шахмат) матч на десяти досках по телефону между сборными московского и ленинградского Домов пионеров. Незаконченные партии, в том числе и мою, присуждал сам М. М. Ботвинник!
В разное время, кроме Юдовича, вели занятия также педантичный Илья Львович Майзелис – переводчик Ласкера и автор превосходного учебника для начинающих, Сергей Всеволодович Белавенец. Когда я вижу Людмилу Белавенец, его дочку, передо мной встает лицо этого человека – мягкого и доброжелательного, с какой-то трогательной улыбкой. Замечательный мастер и дебютный эрудит, он погиб в 1942 году под Старой Руссой.
В чемпионатах Дома пионеров играл ветеран российских шахмат Карл Вильяминович Розенкранц. Ещё до революции он был чемпионом Прибалтики, выходил победителем Всероссийского турнира любителей. В то время ему было уже за шестьдесят.
Эпизодически с ребятами занимался весельчак и балагур, тогда кандидат в мастера, а впоследствии мастер и директор ЦШК фронтовик Борис Павлович Наглис. Иногда он играл с нами в блиц и всякий раз, когда побеждал, сокрушенно покачивал головой:
– Нет, нет нам смены…
Весной 1941-го я получил первую категорию. 17 июня был выпускной школьный вечер, как водится, с гуляньем по ночной Москве, а 22-го начался иной отсчет времени и событий. Товарный эшелон увез нас, вчерашних десятиклассников, за Волгу, через доживавшую последние дни Республику немцев Поволжья в забытый богом город Пугачев, – там располагался запасной стрелковый полк. Потом было Одесское пехотное училище, успевшее перебазироваться в Уральск.
В «отцов солдатам» мальчишек готовили шесть с половиной месяцев. Весной 42-го мы уже напяливали на себя новенькую, хотя и не вполне подходящую по размеру форму, меняя ботинки с обмотками на кирзовые сапоги, нацепляли пустую кобуру на настоящий командирский ремень, пришивали на петлицы самодельные матерчатые квадратики – «кубари» (такой вот был дефицит). Еще месяц где-то под Чкаловым (бывшим и нынешним Оренбургом) мы обучали маршевые взводы, и вот товарный эшелон везет нас уже в обратном направлении, как потом выяснилось, на Юго-Западный фронт. Там в Изюм-Барвенковском котле погибают несколько наших соединений…
Командиром стрелкового взвода я пробыл всего с неделю – убили командира роты. Так я получил повышение. Вскоре восточнее Харькова был ранен осколком снаряда. Второе ранение, пулевое получил весной 44-го при попытке дивизии форсировать Прут…
Мог ли я подумать, возвращаясь в Москву осенью 1945-го, что детская любовь – шахматы станут моей профессией, а через много лет, подводя итоги, я буду благодарить судьбу за то, что она сделала за меня этот выбор!
После окончания в 1951 году юрфака Московского университета и нескольких лет работы… шахматным тренером (с моей фамилией шанс найти работу юриста в то время был равен нулю) я устроился в «Шахматы в СССР». Моим непосредственным начальником стал мой шахматный учитель Юдович, зам. главного редактора. А главным на общественных началах был гроссмейстер Вячеслав Васильевич Рагозин. Авербах пришел позже, в 62-м году.
Позднее в журнале стал трудиться Игорь Зайцев, будущий гроссмейстер и многолетний тренер Карпова, а тогда рядовой молодой мастер. Неутомимый аналитик, он не только проверял комментарии к партиям, но и расцвечивал их глубокими и оригинальными идеями.
Среди тех, кто оставил след в шахматной литературе, немало воспитанников Дома пионеров на Стопани. Один из них – международный мастер (и чемпион мира в игре по переписке 1972-75 годов) Яков Эстрин. Активно-наступательный характер Якова Борисовича сметал все преграды, поставленные властями. В застойные времена соваться за рубеж было, как известно, заказано. Однако Эстрин сумел «прорубить окно в Европу», организовав ни много ни мало… шахматное издательство в ФРГ! Под руководством Якова Борисовича владелец книжного магазина переквалифицировался в издателя, и в течение двадцати лет он выпускал шахматные книги советских авторов. Добрый десяток наших гроссмейстеров и мастеров (в том числе и я) опубликовали свои труды в издательстве Руди Шмауса в Гейдельберге.
Зарубежный отдел вел кандидат исторических наук и кандидат в мастера Исаак Зиновьевич Романов – прекрасный журналист, знаток шахматной литературы и, особенно, творчества Чигорина. Потом он работал шахматным редактором в издательстве «Физкультура и спорт». Благодаря его неугомонному характеру и редкой работоспособности вышел в свет «Шахматный словарь» – предшественник нынешнего академического издания. Работа над ним потребовала организационных усилий и эрудиции: по сути дела, справочное издание, охватывающее все вопросы шахмат, делал один человек.
А какие авторы печатались в журнале! Колоритной фигурой был член Союза писателей мастер Евгений Александрович Загорянский (подмосковная станция «Загорянская» названа в честь его родного имения, а его полная фамилия и титул – князь Кисель-Загорянский). И надо же, женат он был на дочери профессора, проходившего по знаменитому «делу врачей». Загорянский написал пьесу «Ключи Берлина», которая шла во время войны. Шахматистам его литературная деятельность больше известна по занимательной «Повести о Поле Морфи».
За его журнальную публикацию поплатился должностью главный редактор «Шахмат в СССР» Владимир Евгеньевич Герман. Шахматист второй категории, он «по путевке» председателя ВЦСПС Шверника был призван в 1938 году укреплять политически незрелые кадры и возглавил журнал после ареста Крыленко. Но и он «утратил бдительность», начав в конце 1946 года печатать «Повесть о Поле Морфи». Между тем, холодная война с родиной Морфи уже началась, и Германа как не по заслугам назначили, так не по заслугам и сняли. А главным стал настоящий шахматист, тактичный и доброжелательный Рагозин.
Мои практические достижения в шахматах заметно уступали литературным. Кандидатом в мастера я стал в 1950-м, а мастером – лишь в 1961 году.
Как верно заметил Михаил Бейлин, играть в шахматы, все время занимаясь ими в редакции, – то же самое, что почтальону гулять после работы. Шутки шутками, но успеха такое совмещение не принесло никому. Впрочем, плохому танцору всегда что-нибудь да мешает…
Как-то Александр Маркович Константинопольский, мудрый наставник многих шахматистов, посоветовал мне применить свои дебютные познания и опыт анализа в игре по переписке. Я попробовал. С тех пор я участвовал в двух чемпионатах Европы, выступал за сборную СССР на заочных Олимпиадах. В 1971-м стал международным мастером. Позже играл в турнире претендентов и затем в ХII чемпионате мира.
Но гроссмейстером ИКЧФ я так и не стал. Правда, тот же Бейлин предложил за игру по переписке присваивать звание не гроссмейстера, а почтмейстера.
* * *
Уже несколько десятилетий Яков Исаевич с семьей живет на юге Израиля. Но он не порывает связи с Родиной. Приезжал в Москву. Многие шахматисты побывали у него дома в Беэр-Шеве.
Известный шахматный писатель Сергей Воронков, сын фронтовика, международного мастера ИКЧФ Бориса Воронкова, к 90-летию Нейштадта организовал телемост в Центре шахматной культуры и информации ГПНТБ России.
Якова Исаевича приветствовали гроссмейстер Юрий Львович Авербах, гроссмейстер по композиции Виктор Иванович Чепижный, гроссмейстер Людмила Сергеевна Белавенец, шахматный историк Владимир Исаакович Линдер. Мастер Тамара Порфирьевна Зайцева прочитала стихи своего мужа Игоря Аркадьевича Зайцева, посвященные юбиляру.
В двух главных шахматных изданьях
Нам довелось работать вместе.
В журнал тогда, как на свиданье,
Я шел к возлюбленной невесте.
Журнал был сочный, словно штрудель,
В нем и масштаб был, и размах.
Трудились в нем такие люди,
Как Вы, Юдович, Авербах!
И я крутился, словно флюгер,
Во всё вникая понемногу.
Борис Иваныч Гольденшлюгер
Был мне направлен на подмогу.
У Вас в журнале и в газете
Мы все словесности учились.
Впоследствии уроки эти
Мне в жизни очень пригодились.
Уж сам пишу я в веке новом
О Багио и о Ченнае.
И неизменно добрым словом
Вас постоянно вспоминаю!
О 90-летии.
Что возраст? – Вам он не помеха!
Ни для раздумий, ни для смеха.
Коль ошибусь, то урезоньте.
Но доказать я Вам готов,
Что впереди на горизонте
В запасе тридцать есть годов!
И от фантазии простора
Ни капли выдумки в том нет.
Напомню только, жизни Тора
Дает всем срок 120 лет!
Во время телемоста мне тоже была предоставлена возможность приветствовать юбиляра, с которым я не виделся много лет. Осмелюсь сказать, что с Яковом Исаевичем у нас были дружеские отношения не только потому, что я приносил фотографии и выполнял отдельные редакционные поручения, но и благодаря общности взглядов на многие вещи. Прежде всего, мы оба любим животных. И если я, в последнее время, только на словах, то Яков Исаевич на деле доказал свою преданность «братьям нашим меньшим». Живя на Кутузовском проспекте, а потом на Тишинской площади в Москве, он подкармливал, кажется, всех кошек и собак района. Да и дома у него всегда были животные.
Однажды мы решили сделать такой снимок: на полу за шахматами посадили его собаку и кошку. Поместив снимок в газету, мы предложили читателям придумать подпись. Как потом выяснилось, ни один спорный дебютный вариант, ни одна головоломная партия не вызывали такого потока писем! Более 800 читателей откликнулись на призыв.
Под стать Якову Исаевичу была и его жена, художница Елена Зиновьевна, внимательная и отзывчивая женщина.
Помню, что основной причиной отъезда была болезнь легких сына. Врачи рекомендовали сухой воздух. Поэтому они и обосновались в Беэр-Шеве, почти что в пустыне. И здесь у Якова Исаевича много бездомных подопечных.
Командный чемпионат азиатских городов
