Париж. Требуется сенсация
Продолжаем публикацию глав из романа Виктора Хенкина "Одиссея шахматного автомата"
Большая игра. Тени в рясах
Короли и пешки
Говорящая машина. Чем хуже – тем лучше
Грустная шестеренка. Ложный след
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПАРИЖ
ТРЕБУЕТСЯ СЕНСАЦИЯ
Мофль д'Анжервиль, газетный хроникер, стоит на площади Людовика XV, задумчиво разглядывая статую «Любимца». Вот у кого взять интервью, мсье Рене онемел бы от ужаса. «А о чем бы ты спросил короля? – раздается внутренний голос. «Я спросил бы, – бравирует собственной наглостью Мофль,– которая из фавориток пришлась ему больше по вкусу – прелестная Рыбешка[1], мадам де Монтеспан или графиня Дюбарри?»
Третий день обивает д'Анжервиль пороги особняков и министерств, но ничего стоящего не выудил. Редактор требует сенсаций, а где их взять, если в Париже вообще ничего не происходит? Может, придумать?
Он засовывает руки в карманы плаща и, насвистывая модную песенку, спускается на набережную. Над Сеной клубится голубоватый туман, воздух пронизан частицами золота, в высоком небе неподвижно висят белые облака. Он любит свой Париж, особенно весенний.
Что и говорить, продолжает размышлять Мофль, он действительно не прочь приврать. Прошлым летом, например, когда русский дофин посетил в Сорбонне могилу Ришелье, кто-то рассказал, как сто лет назад здесь вот так же стоял царь Петр и, обращаясь к праху кардинала, воскликнул: «Великий человек! Как жаль, что тебя нет в живых! Я отдал бы тебе половину моего царства, только бы ты научил меня управлять другою!» Неизвестно, сказал ли так Петр на самом деле, но Павлу эта мысль не понравилась, и он состроил кислую мину. А д'Анжервиль в своем газетном отчете вложил в уста русского неожиданный ответ: «Ах, мсье, да потом он же отнял бы и другую половину!» Неизвестно, как на Павла, а на Ришелье похоже. Редактор от смеха чуть со стула не свалился. Однако ж напечатал.
Так, рассуждая о своей нелегкой профессии, д'Анжервиль огибает Лувр и выходит к Пале-Роялю. Взгляд падает на вывеску: «Кафе Режанс». Он вспоминает, как однажды сюда заглянул невзрачный господин и стал наблюдать за одной из шахматных партий. Среди зрителей возник спор: какой ход будет сделан. Неизвестный гость указал на лучший, по его мнению, и, встретив возражения, принял пари на луидор. Выиграв свою ставку, он отдал золотой оторопевшему лакею и молча удалился. Щедрый гость был не кто иной, как русский принц Павел. Только на этот раз редактор отказался публиковать заметку, поскольку дофин посетил кафе инкогнито.
Д'Анжервиль ощущает приступ голода. В кармане позвякивает мелочь. Маловато, но на кофе с булочкой хватит.
Неподалеку от Лувра, там, где Авеню де Опера вливается на площадь Комеди Франсез, по улице Сент-Оноре расположен дом № 161. На его фронтоне выбита надпись: «Основано в 1718 году». Это «метрическая запись» о рождении кафе «Режанс».
Парижские кофейни ведут свою летопись с 1670 года, когда предприимчивый выходец из Армении мсье Пашаль открыл на одной из набережных Сены небольшой ресторанчик летнего типа. Заведение имело успех и стало примером для подражания. В 1681 году в Пале-Рояле, где часть дворцовых построек занимали торговые помещения, свою долгую жизнь начало еще одно маленькое кафе, с 1718 года известное под названием «Regence» (в переводе – «Регентство»). Столь официальным государственно-правовым термином оно обязано весьма легкомысленному поводу.
В 1715 году королем Франции стал пятилетний Людовик XV. Он был еще слишком юн, чтобы сформулировать свое жизненное кредо, которое выскажет несколько позднее – «После нас хоть потоп». Зато герцог Филипп Орлеанский, назначенный регентом при малолетнем монархе, уже давно исповедовал эту нехитрую философию и щедро вкушал от всех земных радостей.
Как раз в те времена на театральных подмостках Парижа блистала мадемуазель Леклерк. Толпы донжуанов добивались ее благосклонности, но у них был опасный соперник. Знаки внимания (и не безответно) оказывал красавице сам регент. Мадемуазель Леклерк частенько наведывалась в уютное кафе у Пале-Рояля, и однажды кто-то из отвергнутых поклонников посвятил ей иронические куплеты, назвав ее «богиней Режанс». Прозвище понравилось и неожиданно прилепилось к кафе.
В начале XVIII столетия излюбленным местом встречи парижских шахматистов было кафе «Прокоп», названное так по имени некоего сицилийца, основавшего это заведение в 1685 году. Кафе находилось (и находится до сих пор) на улице Ансьон Комеди, неподалеку от Коллежа Четырех Наций, и служило эпицентром всех столичных новостей, сплетен, скандалов.
Мода переменчива, и когда литературные круги Парижа предпочли кафе «Режанс», вместе с писателями и журналистами туда перекочевали и любители шахмат, оставив «Прокоп» артистам. Тихие гости пришлись ко двору. Имена знаменитых шахматистов служили рекламой. Кафе «Режанс» стало олицетворением шахматного могущества Франции. «Если день выдался слишком холодный или слишком дождливый, – писал Д. Дидро в сатирическом диалоге «Племянник Рамо», – я укрываюсь в кофейне «Режанс». Там я развлекаюсь, наблюдая за игрой в шахматы. Париж – это то место в мире, а кофейня «Режанс» – то место в Париже, где лучше всего играют в эту игру...»
На протяжении двух столетий кафе «Режанс», словно магнит, притягивало всех поклонников шахмат, независимо от их политических взглядов и общественного положения. Здесь в разные годы можно было встретить Вольтера и Руссо, Лесажа и Дидро, Франклина и Даламбера, Иосифа II и Павла I, Робеспьера и Наполеона. Еще не так давно посетителям показывали шахматный столик, на котором будущий император разыгрывал свои первые, пока еще бескровные сражения. Он заходил сюда и позднее, когда 18 брюмера вознесло его на вершину государственной пирамиды. Инкрустированная надпись гласит: «Стол, на котором Наполеон, первый консул, играл в шахматы».
В кафе «Режанс» утверждал свое шахматное могущество непобедимый Франсуа Андре Даникан Филидор, гордый Александр Луи Оноре Либертон Дешапель разил соперников острым клинком комбинаций, хладнокровный Говард Стаунтон в поединке с пылким Пьером Шарлем Фурнье де Сент-Аманом отстаивал честь Британии, а легендарный Пол Чарлз Морфи пронесся опустошительным вихрем, чтобы уйти в величии безумия.
Стены кафе хранят память о тех, кто стал вечной гордостью шахмат. За мраморными столиками, некогда теснившимися в прокуренном зале, щедро делились своим изумляющим искусством Луи Шарль де Лабурдоннэ, Адольф Андерсен, Вильгельм Стейниц, Михаил Иванович Чигорин, Эмануил Ласкер, Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера, Александр Александрович Алехин... В кафе «Режанс» делалась история шахмат.
В кафе многолюдно. Завсегдатаи приходят под вечер. Сонный гарсон подпирает плечом стену. Из соседнего зала доносится перестук бильярдных шаров. Пахнет молотым кофе и какой-то кислятиной с табаком пополам.
За столиком у окна двое мужчин играют в шахматы. Один из них старик. Он сидит прямо, опершись на трость с костяным набалдашником. Большая голова и высокий лоб придают ему сходство с Сократом. Но, в отличие от Сократа, он прекрасен. Седые волосы спадают на широкие плечи. Голубые глаза светятся умом и доброжелательностью. Под стать благородному облику и одежда. Сюртук без всякого шитья, холстяная рубашка, огромные башмаки с серебряными пряжками. Его партнера выдают волевые черты лица, забуревшего от солнца и ветра. В нем легко угадывается человек, привыкший к путешествиям.
– Шах и мат! – объявляет он, сочувственно глядя на старика.
Тот одаривает его добродушной улыбкой, затем решительно хватает своего короля, сует в карман и как ни в чем не бывало делает ответный ход.
– Без короля не играют! – протестует партнер.
– А вы продолжайте, – лукаво щурится старик, – вскоре мы убедимся, что тот, у кого нет короля, выигрывает...
В зал входит д'Анжервиль. Профессиональным взглядом он окидывает столики и застывает на месте, словно охотничья собака в стойке. Прямо перед ним играет в шахматы Бенджамин Франклин.
С 1777 года дипломатическую миссию североамериканских колоний, борющихся против Англии, возглавлял в Париже великий американский ученый, просветитель, государственный деятель Бенджамин Франклин (1706-1790). Склонить Францию к союзу с Соединенными Штатами было делом нелегким. Революционный характер войны за независимость пугал правительство Людовика XVI. Пример Америки мог оказаться для Европы заразительным. Версаль колебался.
Но симпатии французов были на стороне американцев. На французских верфях строились суда для повстанцев, им тайно переправляли оружие. 18-летний маркиз Мари Лафайет на собственные деньги снарядил корабль и во главе отряда добровольцев вступил в армию Вашингтона. В сражениях с англичанами он проявил храбрость, талант военачальника и возвратился на родину генералом республиканской армии, национальным героем.
В те годы Франклин был кумиром Франции. Его слава не уступала славе Вольтера. Но как разнились их образы! Вот портрет Франклина, нарисованный искусной рукой знатока. «Боже мой, что за прекрасный старик был он! Как хорош был он со своими седыми волосами, распускавшимися по широким плечам. Глаза его голубые, как небо, которого он был прекраснейшим созданием, его правильные черты, добродушная улыбка, его высокий рост, физическая сила так хорошо гармонировали с его чистыми мыслями, его любовью к человечеству... К тому же мудрый Американец был кроток, прост и никогда не хотел пользоваться своей славой для приобретения существенных выгод; с ним было так хорошо быть вместе, наслаждаясь обществом, не опасаясь скрытой злости. Министры наши удивлялись этому моральному могуществу, этому величию добродетели, посвященной на благотворения людям...» Так восторженно, хотя и с затаенной завистью, писал о Франклине один из самых умных и коварных людей Франции Шарль Морис Талейран.
Восемь лет прожил Франклин в Париже и, конечно же, не ограничивал себя рамками официальной миссии, дружил со многими французскими учеными, философами, писателями, состоял иностранным членом Парижской академии наук. Круг его интересов был необычайно широк.
Почетное место занимали шахматы. Он не расставался с ними и в молодые годы, когда занимался самообразованием, и в пору зрелости, когда совершал свои научные открытия или боролся за права американского народа в Англии и Франции, и на склоне дней в уже независимой Америке, будучи президентом штата Пенсильвания.
Для Франклина шахматы были не просто приятным времяпрепровождением, он глубоко ценил их социальную значимость. Его перу принадлежит великолепное эссе «Моральные ценности шахмат» – подлинный гимн благородной игре. Написанное свыше двухсот лет назад, оно до сих пор не утратило убедительности и общественного звучания. «Проницательности Франклина можно удивляться, – отмечал М. Ботвинник, – тем более что некоторые великие люди после Франклина не всегда правильно оценивали то место, которое шахматы занимали в жизни человечества». Эссе было написано во Франции, но впервые увидело свет в 1785 году в журнале «Коламбиан мэгезин», положив начало шахматной литературе в США. Переведенное на русский язык, оно стало и первой книгой о шахматах, изданной в России (1791).
Французский период оказался самым шахматным в жизни Франклина. Он часто играл со священником, навещавшим его домохозяина де Шомона, или с мадам Брилльон, с которой дружил. И, конечно же, заглядывал в кафе «Режанс», где можно было встретить Филидора, других знаменитых шахматистов, где все дышало благородной игрой, которую он так любил.
Убедившись, что это не галлюцинация, д'Анжервиль подходит к играющим. Франклин поднимает голову.
– Мы, кажется, знакомы, мсье...
– Д'Анжервиль, – поспешно вставляет д'Анжервиль.
– Да, да, д'Анжервиль! Однажды мы беседовали с вами на весьма поучительную тему...
– Я имел честь задать вам несколько вопросов о природе электричества. Речь шла о деле Виссери.
– Как же, отлично помню! Знаете, мсье, – обращается Франклин к партнеру, – было такое судебное дело. Некто Виссери соорудил у себя на крыше громоотвод. Переполошились соседи: это, мол, подвергает опасности их собственные жилища. Местные власти предписали снять дьявольскую штуковину. Дело поступило в суд, долго тянулось, но громоотвод все же победил.
– У Виссери был толковый адвокат, – говорит д'Анжервиль, чтобы не дать заглохнуть беседе.
– Мало сказать – толковый. Горячий, напористый.
– Вы были на суде? – спрашивает партнер Франклина.
– Нет, дело слушалось в провинции, но адвокат прислал мне текст своей речи. Если не ошибаюсь, его зовут мсье Робеспьер.
– Первый раз слышу.
– Еще услышите, уверяю вас.
– Навряд ли, я ведь уезжаю в Америку.
– Америка, – вздыхает Франклин. – Как давно я там не был!
– Теперь уже недолго ждать.
Д'Анжервиль навостряет уши.
– Боюсь, что торги будут длинные... Вы давно из Версаля, мсье д'Анжервиль?
– Третий день.
– Что там нового?
– Пожалуй, ничего. Король охотится, королева сорит деньгами, двор развлекается... Теперь у них еще одна забава – шахматный автомат.
– Вы видели фигуру? — оживляется Франклин.
– Видел. Но как она приводится в действие, ума не приложу, да и механики наши лишь руками разводят.
– Ну, а сам изобретатель?
– Мсье Кемпелен? Элегантный господин, держится непринужденно, с достоинством. Загадочно улыбается, тонко шутит, умело поддерживает разговор. Наши вельможи от него в восторге, да и королева, говорят, весьма с ним любезна. Он знал ее ребенком.
– Вы пробовали с ним заговорить?
– Разумеется. Это моя профессия.
– И что же мсье Кемпелен?
– Насмешливо взглянул на меня и сказал: «Вы же сами все видели. Вот и напишите». Я и написал. А редактор недоволен, ему подавай сенсацию.
– Что вы подразумеваете?
– Скрытого агента.
– А по-моему, как раз наоборот. Механическое устройство, играющее в шахматы, – вот настоящая сенсация.
– Разоблачение обмана тоже сенсация.
– Другого сорта, мсье д'Анжервиль, другого сорта... И далеко вы продвинулись в ваших усилиях?
– С изобретателем много людей понаехало – жена, дети, слуги, – за всеми не уследишь. Правда, крутится там одна подозрительная личность – мсье Антон. То ли имя, то ли фамилия – никто не знает. И с Кемпеленом они на каком-то непонятном языке разговаривают.
– На венгерском, – замечает партнер Франклина.
– Простите, мсье, я совсем забыл, что Кемпелен ваш соотечественник. Вы знакомы?
– К сожалению, не довелось, но весьма наслышан, в Венгрии он очень популярен. Человек деятельный и смелый. В Банате чиновники и хайдуки совсем народ замучили – одни обирали, другие грабили. Кемпелен навел порядок, императрица дала ему широкие полномочия. Рассказывают, что однажды на дороге он попал в засаду, но не растерялся, в упор застрелил предводителя шайки и с двумя слугами отбивал нападение, пока не подоспели солдаты. Ну, а его технические таланты изумляют даже сведущих людей, в народе же о нем говорят не иначе, как о волшебнике.
– И плод его волшебства – шахматный автомат?
– Скорее шутка. Мы, мадьяры, не прочь подурачиться, особенно когда находим простодушных зрителей. Впрочем, я могу ошибаться.
Он достает часы.
– Прошу прощенья, господа! Буду счастлив повидаться с вами перед отъездом, мсье Франклин, ваши рекомендации окажут мне неоценимую услугу.
Он тяжело поднимается из-за столика и идет к выходу, волоча левую ногу.
Франклин провожает его задумчивым взглядом.
– Вот человек беспредельной отваги и светлого ума. Он мог бы быть великим полководцем или государственным мужем, но предпочел свободу вечного странника.
– Кто же он?
– Мсье Беневский. Жизнь его достойна удивления.
Морис Август Беневский, венгерско-польский дворянин, уроженец одного из селений под Прессбургом (Братиславой, Пожонем), генерал повстанцев в Барской конфедерации[2], был схвачен русскими войсками и в 1770 году сослан на Камчатку. В Большерецком остроге он завоевал расположение коменданта тем, что, играя в шахматы с заезжими купцами на деньги, отдавал ему часть выигрыша. Пользуясь относительной свободой, Беневский с группой ссыльных совершил дерзкий побег на галиоте «Святой Петр». После головокружительных приключений он попал на Мадагаскар, пытался организовать там республику, учил малагасийцев разным наукам (между прочим, и шахматной игре, в которой, по его словам, они проявили большие способности), затем отправился в Европу, отличился в войне за Баварское наследство (1778-1779), за что Мария Терезия пожаловала ему титул графа.
Все это описано им самим в мемуарах, изданных в Лондоне (1787). Видимо, он работал над ними в начале 80-х годов, поскольку известно, что в Париже встречался с Франклином, от которого получил рекомендательные письма в США. Беневский действительно побывал в Америке, снарядил там новую экспедицию на полюбившийся ему Мадагаскар, где так насолил французам, имевшим на этот остров особые виды, что против него был выслан военный корабль, и в 1786 году великий авантюрист погиб в одной из стычек. Оставленные им мемуары поражают таким количеством нагроможденных друг на друга невероятных событий, что отличить правду от вымысла нет никакой возможности.
Франклин исподтишка оглядывает д'Анжервиля. Запылившиеся башмаки, поношенный плащ, несвежая сорочка...
– Мсье журналист, – говорит он, указывая на освободившееся место, – у меня есть немного свободного времени, хочу сделать вам небольшое предложение. В молодые годы я работал типографщиком. И сейчас у меня в Пасси [3]печатный станок и наборная касса. Сам пишу разные пустячки, сам печатаю. Вы тоже можете печатать свои статьи, но платить себе гонорар – это все равно, что обыгрывать самого себя в шахматы. Поэтому давайте поступим так: вы расскажете о своих версальских впечатлениях, а я удовлетворю ваше любопытство, которое отчетливо читается на вашем лице, хотя вы и тщитесь это скрыть. Согласны?
Мофль с восхищением смотрит на американца. Такой удачи он не ожидал.
– Гарсон! – машет рукой Франклин. – Будьте добры, принесите нам кофе.
Д'Анжервиль кладет на редакторский стол лист бумаги, исписанный мелким почерком.
– Опять какая-нибудь душещипательная история? – прищуривается редактор. – Гризетка бросилась в Сену? В Булонском лесу расположился цыганский табор?
Д'Анжервиль не реагирует на насмешки, сегодня он ощущает себя по меньшей мере Лафайетом.
– Читайте, мсье Рене! – небрежно бросает он.
Редактор смотрит на него с опаской и на всякий случай отодвигается вместе со стулом.
«Англия согласна признать независимость Америки, – читает он вслух. – Скоро в Версале начнутся переговоры, в них примут участие...»
– Это вы сами придумали, Мофль? Знаете, за такие шуточки...
Мсье Рене осекается на полуслове. Он видит следующий абзац: «Бенджамин Франклин высказывает надежду, что уже в конце лета мир сможет вздохнуть с облегчением...»
– Где вы его выловили?
– В кафе «Режанс».
– Гм... Похоже на правду, шахматист он, говорят, заядлый. Однако игроки скрывают свои планы...
– Помыслы мсье Франклина чисты и благородны: свободный народ, сказал он, достоин открытой дипломатии.
– Так и сказал? – мсье Рене поднимает указательный палец. – Теперь я слышу истинные интонации великого американца. Молодчина, Моф! Англия у всех стоит поперек горла. Мы поместим сообщение на первой полосе – «Британский лев поджимает хвост». Недурно?
– Отличный заголовок, французы будут рукоплескать.
– Надеюсь, мсье Франклин тоже. Вы не должны терять с ним связь, особенно теперь, когда союзники начнут делить американский пирог… О чем вы еще беседовали?
– Об автомате Кемпелена. Мсье Франклин расспрашивал меня о подробностях представления.
– Вот чье мнение интересно было бы узнать, после Вольтера это самый проницательный ум нашего времени... А вы, Моф, все ходите, как лиса вокруг курятника?
– В Версале с этим курятником носятся, как турецкий султан со своим гаремом, его гвардейцы охраняют. Кроме мальчика-с-пальчик мне ничего в голову не приходит.
– Не такая уж глупая мысль, хотя и банальная. Скоро мсье Кемпелен объявится в Париже, здесь у вас будет больший простор для научных упражнений. А сейчас, – встает редактор, – отдайте вашу статью метранпажу, да не забудьте вычитать оттиск.
Д'Анжервиль переминается с ноги на ногу.
– Еще что-нибудь, Моф? – спрашивает мсье Рене и, не получив ответа, выдвигает ящик письменного стола.
«Ужель и на этот раз поскупится?» — тоскливо думает д'Анжервиль и не верит глазам: в перепачканных чернилами редакторских пальцах сверкает луидор.
Поздний час. У камина, протянув к пульсирующему огню узловатые ноги, сидит старый больной Франклин. День, как всегда, был насыщен встречами, визитами, беседами. Он очень устал, но в постель не ложится. Все равно не уснуть. Приступ подагры не отпускает ни на минуту. Он не стонет, не жалуется, не проклинает жизнь. Он просто ждет, когда прекратится боль. Должна же она когда-нибудь прекратиться?
Франклин греется у огня, прислушиваясь, как басовой струной дрожит в трубе ветер. Его камины гудят теперь по всей Европе – они экономичней, удобней, дают больше тепла. Вот и мсье Шомон, домохозяин, переделал их на американский манер. Или просто хотел угодить гостю?
Воспоминание о хозяине рождает звуковую ассоциацию. «Шомон – Башомон[4]. Шомон – Башомон», – повторяет Франклин и мысленно возвращается к дневной беседе с парижским журналистом. Собственно, ничего нового о шахматном автомате д'Анжервиль ему не рассказал, обо всем уже писалось в газетах, а не так давно пришло письмо из Вены...
Франклин собирается с силами, встает, тяжело отжимаясь от поручней кресла, и босыми ступнями шлепает по полу. Достав из ларца конверт, он возвращается к камину, подбрасывает в огонь сухое поленце. Пляшущие язычки освещают голубоватую бумагу. Письмо датировано 12 декабря 1782 года. Его венский корреспондент мсье Вальтравер сообщает:
«Поводом к этому письму послужил весьма изобретательный человек, господин Кемпель, [5]советник Его Императорского Величества по делам финансов Королевства Венгрии, получивший двухлетний отпуск и выезжающий в Париж, Брюссель и Англию. В качестве занимательного образца своего искусства в механике и в то же время как средство покрытия дорожных расходов он намеревается выставить фигуру турка, играющего в шахматы с любым игроком и отвечающего посредством указания на буквы алфавита на любые вопросы, которые ему задают. Я дважды наблюдал за его игрой, но так и не обнаружил агента ни внутри, ни по соседству. Если бы в этой машине не было ничего иного, кроме устройства рук и пальцев, не говоря уже о движении головы, то даже одно это давало бы право на великое им восхищение.
Помимо шахматного игрока, господин Кемпель сконструировал фигуру ребенка, произносящего свои первые членораздельные звуки. Мне довелось слышать, как фигура отчетливо произносит свыше тридцати слов и фраз. Остаются всего лишь пять или шесть букв алфавита, воспроизведение которых он рассчитывает завершить в Париже».
Франклин сидит у тлеющего камина, опустив голову на грудь, смежив веки. Кажется, что он дремлет. Но он размышляет.
В чем суть шахматной игры? В предвидении, в способности взвешивать последствия каждого хода – своего и противника. Нужно учитывать взаимное расположение фигур, их связи, опасности, каким они подвергаются. Шахматная партия полна событий, неожиданных поворотов, исход ее непредсказуем, он зависит от умения создавать атаку, выпутываться из затруднительных положений. Но ведь это область интеллекта! Какой же дерзостью и фантазией должен обладать изобретатель, чтобы замахнуться на создание машины, имитирующей умственную деятельность человека!
Франклин зажигает свечу, прикрывает камин решеткой и, когда идет в спальню, с облегчением обнаруживает, что боль отступила. «Я встречусь с Кемпеленом в Версале», – думает он, засыпая.
[1] Прозвище маркизы Помпадур.
[2] Вооруженный союз польской шляхты, боровшийся против короля Станислава Понятовского и царской России (1768-1772).
[3] Пригород Парижа, где снимал квартиру Франклин.
[4] Луи Пети де Башомон (1690-1777), известный французский литератор.
[5] В переписке того времени фамилия Кемпелена нередко искажалась.
Турнир претендентов
