Немыслимый день. Цветы для Терезы

Продолжаем публикацию глав из романа Виктора Хенкина "Одиссея шахматного автомата"

НЕМЫСЛИМЫЙ ДЕНЬ

По мере того, как заседание подходило к концу, д'Анжервиль ерзал на табурете, прислушиваясь к каждому шороху. Он-то знал, что наблюдательный пункт предназначался не ему, что попал сюда по чьей-то ошибке, и ошибка эта может в любой момент обнаружиться. В общем, в его интересах было улизнуть отсюда незаметно, и когда Кондорсе объявил об окончании демонстрации, Мофль тихонько выскользнул из укрытия и пустился по дворцовым лабиринтам, ориентируясь на зал заседаний. Он рассчитывал смешаться с учеными и выйти через главный вход, как порядочный человек.

Прокравшись по замысловатым переходам и лестницам, поблуждав в коридорах, он вконец отчаялся и ткнулся в какую-то дверь. Первым его желанием было немедленно броситься наутек: на него плотоядно взирали зубастый тигр и ощетинившийся волк. Но, разглядев, что рядом с хищниками мирно пасется олень, чуть не расхохотался. Только он собрался покинуть неприветливую компанию, как в коридоре послышались шаги. Выбора не оставалось. Он прошмыгнул мимо чучел, едва не врезавшись в стеклянный шкаф. Шкаф пришелся весьма кстати. Скрывшись за его створками, он обнаружил, что находится в обществе скелета, не то человечьего, не то обезьяньего. Но поскольку скелету уже терять было нечего, а Мофль еще обладал достаточно прочной шкурой, то, вздохнув, он примирился с неуютным соседом.

В комнату уже входили люди.

Глянув в щелку у краешка занавески, д'Анжервиль почувствовал, как лоб покрывается испариной, а сердце убегает в печенки: между тигром и волком, в трех шагах от него, стоял шахматный автомат. Над ним склонились Кемпелен и Антон.

– Что стряслось? – у Кемпелена дрожит голос.

Антон сокрушенно машет рукой.

Из автомата доносятся странные звуки.

Кемпелен резко сдвигает крышку и отшатывается, как ошпаренный. На него глядят огромные, заплаканные, до боли родные глаза Терезы.

– Я прозевала коня, – всхлипывает девушка, и слезы в три ручья катятся по ее щекам.

– Ущипни меня, Антон, – шепчет Кемпелен.

– Иоганн был совсем плох, – говорит Антон.

Маленькая процессия понуро движется к выходу. Теперь она напоминает похороны. Зал Генриха II опустел, клонящееся к горизонту солнце лижет стены воспаленным языком. Минерва краснеет от стыда. Принцы крови презрительно отворачиваются. Рога изобилия источают гнилые плоды. Ржавое оружие нещадно колет спину. Королевские лилии увядают на глазах.

Мене, текел, фарес[1]… Мене, текел, фарес...

Лестница. Ох, как длинна она и крута! Кемпелен оступается, хватаясь за перила.

Мене, текел, фарес ... Мене, текел, фарес...

Яркий свет ударяет в глаза. Слава Богу, они на улице. Скорее в карету!

– Мсье Кемпелен!

Перед ним возникает Франклин.

– Мсье Кемпелен, – повторяет Франклин, – я уже давно хочу съездить в Эрменонвиль, да все не соберусь. Вы не составите мне компанию?

Эрменонвиль? Кемпелен стряхивает оцепенение, напрягает память. Ах, да! Место упокоения Руссо... Солнце, цветы, небо. Нетленный дух великого мыслителя. Соприкосновение с вечностью. Вот что ему сейчас необходимо...

– С превеликой радостью, мсье, – говорит он, обретая дар речи.

– Я заеду за вами в субботу поутру.

– Давайте ее сюда!

Две пары сильных мужских рук извлекают Терезу из автомата и бережно передают Кемпелену. Девушка немного успокоилась и напоминает теперь напроказившего пажа. На ней черные кюлоты, черная блузка, из-под черной косынки выбиваются кудряшки. В глазах еще туманится грусть, но уже мелькают озорные искорки. Она прижалась к отцу, подсунув головку под его руку, и ощущает себя в полной безопасности. Карета мягко катит по мостовой.

– Что с Иоганном?

Тереза начинает сбивчивый рассказ, и перед Кемпеленом разворачивается драматический сюжет.

Когда Жужа вошла в комнату, она застала Иоганна в полуобморочном состоянии. Его тошнило, он пожелтел, как лимон. Девушка бросилась за Терезой и Анной. Иоганна перетащили на кушетку. Было ясно, что юноша ни на что не годен. Все растерялись. Тогда Тереза безапелляционно заявила, что заменит его. Иоганн слабо протестовал. Антон сказал, что нужно обо всем сообщить господину. Тереза сказала, что ни в коем случае. Поднялся спор. Девушка была непреклонна и командовала не хуже отца. Через несколько минут она уже щеголяла в кюлотах Кароя. Больше всего хлопот было с Анной. Она ни за что не соглашалась на замену и требовала, чтобы позвали отца. Карой бросился к матери, умоляя не чинить препятствий. Антон сказал, что Тереза управится с автоматом, они ее тайком учили. Иоганн поддакнул, но выразил сомнение относительно ее шахматной силы. Тереза сказала, что он сам играть не умеет, влезла в автомат и велела тащить себя в карету. Время истекало. Анна сдалась.

Кемпелен хмурит брови.

– Значит, все вы знали о подмене и от меня скрыли? Завтра же отправитесь в Пожонь! И ты, Тереза, тоже...

Он достает из кармана платок, утирает ей припухший нос, а затем расцеловывает в обе щеки. Девочка вела себя геройски. Она спасала его честь. Ни при каких условиях не пошел бы он на такой риск. Отменил бы демонстрацию. Теперь он, правда, не знает, что лучше...

Карета въезжает во двор.

Париж. Церковь св. Иакова

Вернемся, однако, к д'Анжервилю.

Когда слуги унесли автомат и комната опустела, он вылез из укрытия и, прислушиваясь к удаляющимся шагам, пустился вослед, соблюдая безопасную дистанцию. Он беспрепятственно миновал безлюдный зал и уже спустился по лестнице Генриха II, как ему преградил путь рослый швейцар.

– Простите, мсье, но я вас не знаю. Кто вы?

– Я? – удивляется Мофль, выигрывая время.

– Разумеется. О себе я не стал бы спрашивать.

– Вы правы. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что меня вообще не существует.

– То есть как это? – удивляется швейцар.

– Увы, мне самому еще не все понятно... Вы видели шахматный автомат?

– Его только что отсюда, вынесли.

– Вы думаете, это настоящая машина?

– Господа ученые говорят, что внутри сидит человек.

– Они не ошиблись. Этот человек перед вами.

У швейцара открывается рот и опускаются руки. Мофль легонько проскальзывает к выходу.

– Но как же так, мсье...

– А очень просто, – оборачивается в дверях д'Анжервиль, – меня забыли посадить туда снова.

Очутившись на улице, Мофль развил подобающую для таких случаев скорость и остановился лишь тогда, когда сердце уже приготовилось выпрыгнуть на мостовую. Отдышавшись, он обнаружил, что находится у церкви Сен-Жерве, и, войдя в церковный двор, расположился на узенькой скамеечке под развесистым кленом. Здесь можно все спокойно обдумать и взвесить.

Итак, сейчас он заявится в редакцию и небрежно бросит: «Сенсация в номер!» Редактор посмотрит на него поверх очков: «Не дурите, Моф, какие могут быть сенсации в каникулярное время?» – «Шахматный автомат – не машина». – «Подумаешь, удивили... В моем портфеле лежат десятки разоблачительных статей. Сам мсье Гримм взялся за перо». – «Но я располагаю неопровержимыми доказательствами». – «Позвольте поинтересоваться: откуда?» – «Я был в академии». – «Допустим, хотя и сомнительно». – «Я все видел». – «Все, мой милый Моф, видит только Господь Бог». – «Значит, ему угодно было раскрыть мне глаза». – «Лично я не одобряю его выбора, но если вы что-то пронюхали... В общем – пишите, только не слишком завирайтесь...»

Д'Анжервиль мысленно материализует свой заваленный бумагами стол и принимается за статью. Самое главное – заход. Читатель любит образные сравнения.

«Понаблюдайте за полетом мыльного пузыря, – сочиняет Мофль, задумчиво глядя в голубую высь. – Подхваченный легким движением ветерка, он парит в небесах, похваляясь своей грациозностью, переливами красок, совершенством формы. Но красота его эфемерна. Зародыш гибели таится в нем самом, ибо он не более чем мираж, призрак, обман. Мгновение – и от чуда остается лишь мутная капля...»

Что ж, недурно, любуется он своей работой. Теперь с абзаца – и быка за рога.

«Мы можем сообщить уважаемой публике, что тайна шахматного автомата, волновавшая весь Париж, лопнула как мыльный пузырь. Мсье Кемпелен предстал перед нами обыкновенным мошенником...» Д'Анжервиль пытается сфокусировать свой гнев на обманщике, но перед ним встает совсем не тот человек, которого хочется бичевать. Что-то не так, думает он, но остановиться уже не может.

«Все оказалось до смешного банально. Автомат приводился в движение спрятанным внутри игроком. Но это был не карлик, как полагали многие, а прелестная дочь мсье Кемпелена. Если бы девушка даже не скрывалась под маской отвратительного турка, а просто бы вышла на поединок с мсье Филидором, то вызвала бы не меньшее восхищение и удивление, ибо едва не победила самого великого игрока Фракции...»

Д'Анжервиль видит полные слез глаза Терезы, распаляется и, ощутив, наконец, справедливое негодование, берет под обстрел Кемпелена.

«Но как решился отец принести в жертву своей корысти и тщеславию красоту и талант дочери? Как посмел сделать ее соучастницей обмана, коверкая душу, с юных лет приучая ее ко лжи и двуличию? Девушку, которая могла бы быть украшением общества, вызывать восторг, приносить счастье и радость окружающим! О, как страдает ее бедное сердце! Как горько рыдает она, моля отца-тирана освободить ее от оков...»

Выплеснув все подходящие для такого случая сентенции, д'Анжервиль попадает в полосу сомнений. А так ли это на самом деле? Он ни слова не понял из кратких реплик в комнате чучел – разговор велся на венгерском языке, – но было ясно, что девушка в автомате оказалась для Кемпелена не меньшей неожиданностью, чем для него самого.

– Мсье д'Анжервиль, – слышит он тихий голос за спиной, – от кого это вы так прытко удирали?

Над ним склонился человек из кафе «Режанс».

– Как Иоганн?

На лице Кемпелена написана тревога.

Анна счастлива, что все обошлось благополучию, но чувствует себя виноватой.

– Спит. Врач дал ему успокоительное лекарство.

– Врач? Ты посылала за врачом?

– Дева Мария! Ты же его сам прислал!

– Я?! – Кемпелен тяжело опускается на стул. Час от часу не легче... Откуда он взялся?

– Постучался минут через двадцать после вашего отъезда и сказал, что ты его прислал из академии. Я решила, что тебе все известно...

– Так... И что дальше?

– Осмотрел Иоганна, дал лекарство и ушел... Да, оставил адрес на случай, если больному станет хуже.

– Как он выглядел?

– Средних лет. В парике, в черном сюртуке. Куда-то торопился, часто поглядывал на часы.

– Ты не припомнишь его лица?

– Ничего примечательного, Худощав, прямой нос, губы, глаза... Вот какого цвета глаза – не помню. Бесцветные какие-то...

– Анна, ты впустила врага!

– Господи, ну откуда посторонний человек мог знать, что Иоганн болен?!

– Иоганн? Идем скорее к Иоганну! Еще не известно, что за лекарство он принял...

Юноша забылся в глубоком сне. В лице ни кровинки. Кемпелен нервничает и никак не может нащупать пульс. Он хватает со стола зеркальце и прислоняет к губам Иоганна. Стекло мутнеет. Слава Богу, дышит!

– Ты говорила про адрес. Где он?

Анна достает из-за корсажа листок бумаги. На нем четким почерком выведено: улица Circulus vitiosus[2], особняк memento mori[3], магистр всех наук Satan[4].

– Ничего себе адресок, – шепчет Кемпелен.

– Дева Мария, – крестится Анна, – когда это наконец закончится!..

Господи, думает д'Анжервиль, какие еще сюрпризы преподнесет ему этот немыслимый день! Хотя неожиданная трансформация человека из кафе «Режанс» его уже не удивляет, монашеский плащ с веревкой вокруг бедер вызывает в нем отвращение. Он не выносит этих нищенствующих францисканцев, готовых на всякую подлость. Недавние подозрения вспыхивают с новой силой. Он оставляет вопрос без ответа.

– Послушайте, сын мой, у вас нет никаких причин от меня таиться. Нас свело провидение. Помните наш вечерний разговор? Поделитесь вашими горестями и сомнениями, облегчите свою душу.

– Как не помнить, святой отец! Ваши слова так глубоко меня взволновали...

– Они шли от чистого сердца.

– Это я сразу почувствовал, словно на меня снизошла благодать. Само небо призвало меня в свидетели. Я был в академии на демонстрации автомата. Вот сейчас отправлюсь в редакцию и напишу статью.

– Поздравляю вас, мсье д'Анжервиль! Я буду с нетерпением ждать ее. Но, может быть, вы расскажете, что там происходило?

– Началось с того, что мсье Филидор проиграл автомату...

– Этого можно было ожидать, – удовлетворенно замечает монах. – А как реагировали господа академики?

– Вот здесь-то и зарыта собака, святой отец! – (Рискованное словосочетание монаха ничуть не смутило). – После игры мсье Кемпелен разобрал автомат на мелкие кусочки и разложил их у всех на виду.

– Любопытно... И что же?

– Как? Вы еще не поняли? Среди них не оказалось человека!

– Гм-м... Он и сундук разобрал?

– До мельчайшей досочки!

Д'Анжервиль смотрит на собеседника лучистыми глазами, но и тот владеет собой безукоризненно, лицо его выражает живой интерес.

– Что тут поднялось! – соловьем заливается Мофль. – Господа академики все разом загалдели. Мсье Лавуазье и мсье Лаплас заявили, что шахматный автомат – величайшее изобретение, а мсье де Сарон обещал обо всем рассказать королю. Тут кто-то спросил, не может ли чистая машина приводиться в действие нечистой силой. Но на него со всех сторон зацыкали, ведь господа ученые, как вы знаете, еретики и ни во что не верят. Мсье Кемпелен скромно сообщил, что в скором времени построит еще несколько таких автоматов, и фигуры будут играть друг с другом без помощи людей. Это сообщение очень огорчило мсье Филидора, он опасается лишиться ангажемента в Англии. Мсье Кемпелену устроили овацию и решили ходатайствовать об избрании его иностранным членом академии. Но еще не известно, что решит король.

– Я восхищен вашей наблюдательностью, мсье журналист! Но как вам удалось проникнуть в Лувр?

– Никудышным бы я был хроникером, если б не имел своих людей, – с нарочитым самодовольством говорит Мофль. – Прошу прощения, святой отец, но мне пора в редакцию.

Д'Анжервиль встает со скамейки, роется в кармане, достает носовой платок и как бы невзначай вытряхивает четки. Черная, черная, красная... Он видит, как сверкнули глаза францисканца.

– Ума не приложу, откуда они взялись? Я нашел их на месте аварии. Наверное, из кареты выпали. Надо будет показать их мсье Кемпелену, – говорит он, поднимая ниточку деревяшек.

– Послушайте, друг мой, – останавливает его монах, – я бы не советовал вам торопиться со статьей.

– Отчего же?

– Вам могут сделать более заманчивое предложение.

– Я вас не понимаю.

– Сколько вы рассчитываете получить за статью?

– На луидор, пожалуй, потянет.

– А если вам предложат сто луидоров?

Господи, думает Мофль, неужто это не сон? Всего два часа назад, стоя у Лувра, он нафантазировал невероятное, и все сбывается!

– Разве моя статья стоит так дорого?

– Есть люди, в ней заинтересованные.

– Но вы предлагаете мне нечестную сделку! Рассказать читателям обо всем увиденном мой долг, моя профессия.

– Святая церковь отпустит вам этот маленький грех.

– Я должен подумать...

– А что тут думать? Сто луидоров на дороге не валяются.

– Не знаю даже, что ответить, – колеблется Мофль. – Вы меня не обманываете?

– Господь с вами! Сегодня же вечером получите все сполна. Приходите в десять часов к церкви Сен-Мадер.

Самое подходящее место, думает д'Анжервиль, как раз у катакомб. Нож в спину, и поминай как звали...

– Только не забудьте принести все сразу!

– Не беспокойтесь, сын мой.

– Да я не о себе...

– О ком же?

– О вас, святой отец. Жизнь нынче дорожает, и вам не так легко будет откупиться от полиции... Тем более что у меня неплохие связи в префектуре.

Вишня теряет самообладание.

– Бездарность! Ничтожество!

Он отирает ладонью пот со лба, и над левой бровью проступает родимое пятно.

– Вот что, мсье дьявол, – угрожающе приближается к нему д'Анжервиль, – Я редко на кого поднимаю руку, но если вы еще раз попадетесь на моем пути, я, не колеблясь, сверну вам шею, чем окажу неоценимую услугу человечеству.

И покрутив перед его носом четками, д'Анжервиль оставляет Вишню наедине с бессильной яростью...

Теперь самое время промочить горло шампанским, думает Мофль, выходя на мост Шанже. Лучше всего вернуться к «Прокопу». Пока Поль не пропьет свой гонорар, он не угомонится.

ЦВЕТЫ ДЛЯ ТЕРЕЗЫ

Крохотный клочок суши возвышается над голубой гладью озера. Тополя, как застывшие часовые, подняли штыки своих вершин вкруг белокаменного постамента, увенчанного надгробной урной. Такой предстает нашим взорам могила Руссо на известной картине Ж. Моро, такой мы видим ее на рисунке Кемпелена...

Могила Руссо на «Острове Тополей». Карандашный рисунок Кемпелена

В один из июньских вечеров 1778 года маркиз Жирарден, владелец Эрменонвиля, устроил на этом островке музыкальный концерт в честь гостившего у него Жан-Жака. Взволнованный Руссо высказал желание быть похороненным среди чистой природы, которую вдохновенно воспевал всю жизнь. Великий человек чувствовал близкое дыхание смерти. Ровно через неделю, 2 июля, он упал во время прогулки, закончив счеты с земными делами. Воля умершего была исполнена. Остров Тополей стал местом его упокоения. Увы, не вечным...

Тревожная судьба преследовала скитальца и после смерти. В 1791 году законодательное собрание Франции постановило перенести останки Руссо в Пантеон. Он был захоронен рядом с Вольтером. А 23 года спустя, в дни реставрации Бурбонов, толпа хулиганов надругалась над памятью великих мыслителей, выбросив их кости в общую яму... Но что титанам духа до злобных пигмеев! Приговор выносит история.

С высокого берега остров Тополей кажется волшебным видением. Окруженный водой и небом, он словно парит над озером, готовясь к заоблачному полету. Перевозчик куда-то отлучился, лодка лениво покачивается на приколе. Кемпелен стоит на краю обрыва, грифель быстро скользит по листу бумаги. Еще немного, и набросок будет готов. Чуть поодаль, подперев подбородок тростью, на замшелом валуне сидит Франклин.

– Человек рождается только после своей смерти, – рассуждает он вслух. – Если мысли его и деяния были созвучны лучшим надеждам людей, он обретает бессмертие в сердцах потомков. Так и Руссо. Здесь покоится лишь преданное червям тело, как переплет старой книги с вырванными листами. Но сочинение от этого не погибло. Оно снова явится в свет в новом и лучшем издании, пересмотренном и исправленном Сочинителем.

– Но труды человека не всегда согласуются с его поступками. Как их рассудит история? – Кемпелен опускает альбом и оборачивается к собеседнику.

– История склонна прощать людям их слабости. Вспомнят ли будущие поколения, что Бюффон поклонялся собственному памятнику, Лаплас стыдился своих родителей-крестьян, а Лавуазье беззастенчиво обогащался? Зато труды их навсегда останутся в памяти человечества. Бедный Жан-Жак был порой несправедлив к окружающим. Но разве думали об этом мои соотечественники, когда свободолюбивые идеи великого француза озаряли борьбу за независимость?

Печальные думы охватывают Кемпелена. Какой след в памяти поколений оставит он?

Франклин угадывает смятение собеседника.

– У вас нет причин для беспокойства, друг мой. Вы уже немало сделали для блага людей. И, уверен, сделаете еще больше. Говорящая машина – замечательное изобретение. Но так уж устроен мир – все новое встречается с недоверием. Вы знали доктора Месмера?

– Я был знаком с ним. Он жил в Вене и проводил опыты с животным магнетизмом.

– В Париже он тоже демонстрировал свои удивительные эксперименты. Его способность вызывать искусственный сомнамбулизм очевидна. И что же? Эксперты во главе с Лавуазье обвинили Месмера в шарлатанстве на том основании, что это поразительное явление не укладывается в узкие рамки современных познаний. Как будто наука имеет пределы! Помнится, английские ученые подняли на смех мои соображения об электрической природе молнии. Прошло несколько лет, прежде чем я был с избытком вознагражден за то пренебрежение, с которым они сперва отнеслись ко мне. Безо всякой просьбы с моей стороны они избрали меня членом Королевского ученого общества. Истинное знание, в конце концов, прокладывает себе дорогу. И вашу, мсье, работу о механизме человеческой речи ожидает признание. Только не дай вам Бог уподобиться аббату Микалю!

– В чем именно?

– Он так разозлился на господ академиков, что вдребезги разбил свои говорящие головы, в клочья порвал чертежи и дал обет не заниматься механикой.

– Было бы весьма интересно с ним познакомиться.

– Вряд ли это удастся. Ходят слухи, что он уехал из Парижа. Я не присутствовал на заседании, когда демонстрировались его устройства, но мне рассказывали, что звуки не отличались четкостью и разобрать слова было крайне затруднительно. Насколько я могу судить, ваша машина несравненно совершенней. И хотя французские ученые вас не поддержали, вы должны продолжить исследования, а результаты изложить в специальном мемуаре. Франция – еще не весь мир. Убежден, что вас ожидает успех. Вы собираетесь в Лондон? Прекрасно. Я дам вам рекомендательное письмо к графу Брюлю. Это умнейший человек, знаток механики и к тому же страстный поклонник шахмат. Он будет в восторге от шахматного автомата. Один из моих английских друзей писал, что все тамошние любители горят желанием помериться силами с турецким пашой.

– Не кажется ли вам, мсье, что проигрыши автомата снижают интерес публики?

– Напротив! Принимая вызов, каждый надеется на удачу, тогда как беспроигрышная машина удручала бы людей фатальностью результата. Карточные игроки любят поговорку: «Если будешь всегда выигрывать – потеряешь партнера». А я расскажу вам американский анекдот. Хозяин играет в шахматы с собакой. Собирается толпа. Все стоят, разинув рты. «Нашли чему удивляться, – говорит хозяин. – Она же понятия о шахматах не имеет. Третью партию проигрывает...»

Кемпелен криво усмехается.

– У меня такое ощущение, что шахматный автомат ниспослан Господом Богом в наказание за мои прегрешения.

– Не огорчайтесь, друг мой! Нет на свете другой игры, столь благотворно влияющей на характер человека, на воспитание его нравственных качеств. Ваш автомат привлекает к шахматам всеобщее внимание, способствует распространению этой игры, чем приносит несомненную пользу. Но не только поэтому он вызывает столь живой интерес. Механическое чудо порождает веру во всемогущество науки, желание проникнуть в тайны природы. А это стремление – вечный источник прогресса. И мой вам совет, мсье, – не мучайтесь понапрасну, не принимайте близко к сердцу злую молву...

– Остаться в памяти людей мошенником?

– А так ли уж нелепа мысль об автомате, играющем в шахматы? Сегодня это иллюзия, сказка, но завтра... Настанет время, и люди построят еще более удивительные машины. И тогда потомки скажут, что шахматный автомат был страстной мечтой о золотом веке не знающего границ разума. Мечтой, а не обманом.

Луч солнца разыскал лазейку в плотном кольце тополей и припал к подножию могилы Руссо.

– Да куда же запропастился лодочник! – оглядывается Франклин. – Не вплавь же нам добираться до острова. Вот был бы у нас монгольфьер! Вы слышали, мсье, о братьях Монгольфье? Они подняли в воздух шар, наполненный дымом, а теперь предлагают мне стать первым пассажиром. Я согласился. Когда отправлюсь в Америку, обязательно совершу перелет от Парижа до Гавра...[5] А вот и перевозчик. Эй, любезнейший, мы вас заждались!

Кемпелен помогает Франклину спуститься с обрыва.

– Здесь мсье Филидор сыграл слоном.

Тереза сидит у постели Иоганна. Проспав целые сутки, юноша чувствует себя если не вполне здоровым, то, во всяком случае, выздоравливающим. Под его спину подоткнуты высокие подушки, а поверх одеяла установлена шахматная доска.

– Ничего не понимаю! Почему он не забрал коня?

– Может, не заметил? Или растерялся. К нашему турку не так легко привыкнуть.

– А как он вел себя?

– Будто я его видела!

– На слух тоже можно кое-что определить.

– Не знаю, право... Не пел, не свистел, не чертыхался... разве что иногда барабанил пальцами по столу, как на клавесине, и меня это даже пугало.

– Почему?

– Возникало ощущение, что он подает какие-то сигналы.

– Кому?

– Мне. Вдруг он догадался, что с ним играет женщина. Все французы рыцари.

– Так уж и все... Может, мсье Филидор и рыцарь, но только не за шахматной доской. Вы представляете, Тереза, какой престижной была для него игра в академии?

– Ну, откуда мне знать, почему он не взял коня? Не взял и все! Вот когда вы поправитесь, мы нанесем мсье Филидору визит и обо всем расспросим. Папа сказал, что у него очень красивый сын.

– Господин Кемпелен был у них дома?

– Еще чего не хватало! Мсье Филидор-младший присутствовал на демонстрации. Жаль, что я не могла на него взглянуть.

– Ну ладно, – хмурится Иоганн. – Как же вы сыграли на ход слоном?

– Пешкой.

– Пешкой? Постойте, постойте Вы же выигрывали в несколько ходов! Смотрите, – и Иоганн переставляет фигуры.

От мысли, что он мог победить Филидора, если бы играл вместо Терезы, сердце юноши тоскливо ноет. Но странно, почему Филидор так слабо провел партию? Да и Тереза хороша. Не заметить простого выигрыша!

– И вообще ход пешкой – глупый ход, – продолжает он тоном Шах-Давида. – У вас под ударом конь! Зачем вы сыграли пешкой?

– А вот захотела и сыграла!

– Ну что вы, Тереза, как маленькая. Так вы никогда не научитесь играть.

– Я теперь и сама не знаю, зачем передвинула эту противную пешку! Тут еще втулку заело. Очень уж рычаг тугой...

– Не огорчайтесь, – спешит вставить Иоганн, видя, как у девушки наворачиваются на глаза слезы, – вы же играли с самим Филидором! Как я вам завидую...

– Да, – всхлипывает Тереза, – вы еще когда-нибудь с ним сыграете, а я уже никогда!

– Если мсье Филидор с вами познакомится, его не придется упрашивать.

– Вы неисправимы, Иоганн! – сердится Тереза.

– Так что же произошло дальше? Взял Филидор коня?

– Взял...

Скрипнула дверь. Молодые люди отрываются от доски. Сначала они видят цветочную клумбу, затем появляется корзина, а за ней сияющая Жужа. Она ставит цветы перед Терезой.

– Это вам, барышня.

– Какая прелесть! – девушка приседает у корзины, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к царственным лепесткам лилий. – Отец прислал?

– Не думаю, – кокетливо разглаживает передничек служанка. – Посыльный сказал, что записка в конверте. Да вот она!

– «Мадемуазель Терезе де Кемпелен, – читает Тереза. – Когда женщина проявляет мужество, француз преклоняет колена». Без подписи. Кто бы это мог быть? – На ее лоб набегают морщинки.

– Позвольте взглянуть.

– Может, это от мсье Филидора? – задумчиво произносит девушка, передавая Иоганну записку. – Надеюсь, вы не станете ревновать?

– Дело не в ревности, Тереза. Вы подумали, откуда мсье Филидору или кому другому известно о вашем геройстве?

– Все равно приятно. Жужа, отнеси цветы в мою комнату!

– Постойте! На обороте еще что-то написано... Я прочту?

– Читайте же скорее!

«Бойтесь человека с черной отметиной», – читает Иоганн.

До Парижа Франклин и Кемпелен ехали в одной карете. В Булонском лесу они распрощались.

Приятная прогулка, новые впечатления, искренняя беседа с мудрым американцем сняли напряжение последних дней. И теперь, глядя на проплывающие за окошком деревья, Кемпелен ощущал привычную ясность мысли. То, что он уже давно понял, но в чем не желал признаваться, всплыло со всей прямотой и определенностью. Какие бы надежды на говорящую машину ни возлагались, какие бы надежды она ни оправдывала, соперничать с шахматным автоматом ей не под силу: брак оказался неравным. И с этой реальностью он внутренне примирился, как примирился и со своей двусмысленной ролью. Если удастся сохранить тайну автомата, рассуждал он, то пусть уж людская молва окружит его имя сомнительным ореолом загадочности, но только не славой авантюриста. Однако оберегать тайну становится все труднее. Кто-то настойчиво пытается ею завладеть.

Кто же он, этот проклятый соглядатай, преследующий его столько лет? Какие за ним стоят силы? Если столкновение на перекрестке – дело их рук, значит, враги не брезгуют никакими средствами. Но почему же, в таком случае, мнимый врач не причинил вреда Иоганну? Напротив, оказал ему помощь, дал живительное лекарство, хотя так же легко мог и отравить. Чего они добивались? Допустим, сорвать выступление в академии. Но эта попытка могла закончиться трагически. Иоганн мог получить серьезное ранение и обнаружить себя стоном или криком перед толпой изумленных парижан. И в тот же день шахматное чудо превратилось бы во всеобщее посмешище, а сам он в мошенника и шарлатана. Церковь ликует: чудеса не подвластны простому смертному, гнев Господен поразил еретика. Не в этом ли состоял замысел?

Теперь предположим, что монах действует в одиночку, на свой страх и риск, продолжает размышлять Кемпелен. Что им руководит? Должна же быть у этого негодяя какая-то цель? Может, он просто ловкий вымогатель? Сначала все выведает, потом примется шантажировать, требовать отступного. Иоганна он уже вычислил... Откуда ждать нового удара? Эх, заманить бы его самого в ловушку, да и припереть к стенке!

Кемпелен призывает на помощь воображение. Вот он оказывается с врагом один на один. Перед ним всплывают глаза, бесцветные рыбьи глаза, излучающие звериную ненависть. Что тебе нужно, негодяй? Молчание. Почему ты меня преследуешь? Молчание. Говори! Он подымает пистолет, мерзкие глаза заливает волна животного страха... Выстрел, глухой выстрел звучит в его ушах, он видит топкую дорогу, перелесок, ржавое солнце над холмами Баната... Ужели?! Нет, нет, гонит он воспоминание. Оттуда не возвращаются...

Карета катит по набережной и сворачивает на улицу Сены. На миг Кемпелену кажется, что у одной из книжных лавок мелькнуло знакомое лицо. Он оборачивается, но успевает разглядеть только спину в синем сюртуке.

Корзина с цветами стоит посреди комнаты. Все уставились на нее, как на дымящуюся бомбу.

Кемпелен вертит в руках записку. Что ни день, то новая загадка. Коварство врага или предостережение друга?

– Жужа, кто открывал дверь посыльному?

– Я.

– Как он выглядел?

– Обыкновенный господин. Еще не старый...

– Почему ты решила, что это посыльный? Цветы разносят мальчики.

– Он так сказал.

– Ты понимаешь по-французски?

– Немного.

– Что он еще говорил?

Жужа вновь смущается, опуская глаза.

– Не стесняйся, это очень важно.

– Сказал, что у такой прекрасной госпожи может быть только такая служанка.

– Какая?

– Хорошенькая, – шепчет Жужа, готовая провалиться сквозь землю.

А она неплохо освоила французский, думает Кемпелен. Правда, несколько однобоко...

– Во что он был одет?

– Синий сюртук, кружевная сорочка. Только вот башмаки стоптанные.

– Ты его когда-нибудь раньше видела?

– Однажды мы с барышней садились в карету, а он стоял на углу.

– Почему ты обратила на него внимание?

– Он улыбался.

– Тереза, – спрашивает Кемпелен, – ты с кем-нибудь знакомилась во время прогулок?

– Что ты такое говоришь, папа...

– И никто с тобой не заговаривал?

– Случалось, конечно... Но ведь здесь так принято.

Теперь уже краснеет Тереза.

Господи, думает Кемпелен, как на ярмарке невест! А ведь на них и впрямь не налюбуешься...

– Тереза почему-то решила, что цветы прислал мсье Филидор, – замечает Иоганн.

– На его месте я бы выбрал пучок розог.

– Что же теперь делать? – растерянно спрашивает Тереза.

– Ничего. Цветы можешь оставить у себя, ты их заслужила. Да, лилии превосходные! Подарок от чистого сердца... Это наш друг, дети.

Друг-то, наверное, друг, да может оказаться поопаснее врага, думал Кемпелен, уединившись в своем кабинете. Сегодня он полон благородных чувств, а завтра поостынет и тиснет статейку. Да еще какую! Господи, что он может натворить! И Терезу видел, и про монаха знает... Бежать ко всем чертям из Парижа. Пока не поздно!..

А человек в синем сюртуке и стоптанных башмаках идет по мосту Карузель, насвистывая модную песенку, Он снова весел и беспечен. Лишь изредка, когда перед ним всплывает теперь уже отдаленный образ плачущей девушки, кто-то дотрагивается до его сердца острой иголочкой. Но боль мимолетна и сладка.

Он огибает Лувр и останавливается у кафе «Режанс». В кармане позвякивает мелочь. Цветы обошлись ему в пять ливров, на посыльного не хватило. А вообще пора приниматься за работу, три дня без дела шатается. Редактор требует сенсаций, но где их взять, если в Париже вообще ничего не происходит? Может, в кафе повезет? Здесь бывает всякий люд...

Кемпелен опасался напрасно. Статью о шахматном автомате д'Анжервиль не напишет, но зато напишет много других и заслужит репутацию одного из лучших парижских журналистов. Четки, найденные у старого каштана, он сохранит и повесит над своим письменным столом. Они будут напоминать ему о необычном происшествии, участником которого он невольно стал. Смутная догадка еще не раз промелькнет перед его умственным взором, но постепенно растворится в легкой дымке бегущего времени. Он так и не узнает, что эти четки служили условным знаком для входа в Лувр в тот сумасшедший день, когда события нагромождались друг на друга с головокружительной быстротой. Черная, черная, красная...

Кемпелена уже не было в Париже, когда появилось французское издание книги Виндиша «Письма о шахматном игроке». В предисловии, написанном Шретье де Мишелем, говорилось: «Самая дерзновенная мечта, когда-либо владевшая механиком, была мечтой о машине, которая могла бы подражать чему-то большему, нежели форме и движениям венца творения. Но Кемпелен не только мечтал, он воплотил эту мечту в жизнь, и его шахматист, несомненно, самый удивительный автомат из всех когда-либо существовавших. Воистину, разве встречалась когда-нибудь чисто механическая фигура, сочетающая все свои действия с контролем за ними, а еще точнее – обладающая способностью разнообразить движения при обстоятельствах, которые нельзя предвидеть заранее и которые могут меняться в зависимости от чужой воли? Разве когда-нибудь создавалась деревянная фигура, играющая в самую трудную и сложную из всех игр, нередко побеждая искусных шахматистов и даже поправляя их, если они отступают от правил? Этот феномен слишком поразителен, чтобы не вызвать сенсации одним лишь своим появлением».

В полемику с автором предисловия вступал видный деятель французского Просвещения Фридрих Мельхиор барон фон Гримм: «Хотя никто не мог напасть на след того метода, с помощью которого изобретатель управляет машиной, представляется очевидным, что последовательность и многообразие разумных ходов, которые нельзя предусмотреть заранее, не могли бы быть совершены машиной, если бы она не находилась под постоянным воздействием мыслящего существа».

Этим мыслящим существом, по мнению Анри Декрана, мог быть карлик, скрывающийся во время осмотра автомата в фигуре турка, а ноги прячущий в полом металлическом цилиндре. Затем он переходит в сундук и ведет игру, наблюдая за передвижениями фигур через прозрачную доску на столе автомата («Разоблаченная белая магия», Париж, 1784).

И уж совсем в другие тона было окрашено предположение профессора философии Иоганна Филиппа Остертага. В небольшой книжечке «Кое-что о Кемпеленовом шахматном игроке» (Франкфурт-на-Майне и Регенсбург, 1783) он писал:

«Силой особого мистического дара Кемпелен образует духовную связь с бестелесным игроком в автомате или сам занимает его место, при каждом ходе действуя в машине...»

Таковы были точки зрения, таково было содержание споров, порожденных дебютом шахматного автомата на большой европейской сцене.

С августа 1783 года французские газеты о демонстрациях шахматного автомата не упоминают. Остаток лета путешественники залечивали раны, полученные в бурных событиях парижского сезона.

Исчез с горизонта и Вишня. Знакомство с французской полицией не входило в его расчеты, он затаился в ожидании лучших времен. Эти времена настали в конце года, когда появились сообщения, что Кемпелен пересек Ла-Манш и начал свои гастроли в Лондоне.

Ла-Манш. Остров Британия

54 «Взвешено, измерено, предопределено». Пророческие слова из легенды о царе Валтасаре.

[2] Безвыходное положение (лат.).

[3] Помни о смерти (лат.).

[4] Сатана (лат.).

[5] Увы, болезнь надолго приковала его к постели, он не мог даже нанести прощальный визит в Версаль, и когда в июне 1785 года пришла пора покинуть Францию, королева прислала свой портшез, чтобы перенести тяжелобольного Франклина на корабль, отплывающий в Америку…