28 мая 2020

Лондон. Дороги в Сэвил-роу

Продолжаем публикацию глав из романа Виктора Хенкина "Одиссея шахматного автомата"


 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЛОНДОН


 

.

ДОРОГИ В СЭВИЛ-РОУ


В шахматном клубе большой съезд. Распространилось известие, что в Лондон прибыл Филидор, и на Сент-Джеймс-стрит потянулись вельможные клабмены. Невозмутимый швейцар распахивает входные двери с достоинством пэра, а мистер Парслоу встречает гостей обворожительной улыбкой, предвкушая бойкую торговлю горячительными напитками, столь соблазнительными в промозглый февральский день. В комнатах жарко пылают камины, и вновь пришедшие спешат к огню, потирая озябшие руки.

Французского мастера ожидают с минуты на минуту. Самые нетерпеливые уже склонились над шахматными досками, другие коротают время за беседой. Им есть о чем поговорить. Здесь собрались люди, близкие ко двору, члены парламента, высшие офицеры британской армии и флота.

В одной из комнат, где на стенах гротескными фигурами изогнулись персонажи гравюр Хогарта, расположились три джентльмена – лорд Мэнсфилд, генерал Джон Бургойн и писатель Ричард Твисс. Разговор вертится вокруг шахматного автомата, вот уже более двух месяцев демонстрируемого в Лондоне.

– Не будете ли вы так любезны, мистер Твисс, поделиться вашими наблюдениями, – просит генерал. – Вы ведь были на представлении?

– Да, сэр, и, признаюсь, ничего не понял. Фигура в натуральную величину, облаченная в турецкое платье, играет в шахматы, причем весьма искусно. Мысль о присутствии человека внутри автомата отвергается еще до начала игры. Мистер Кемпелен показывает внутреннее устройство машины, освещая его свечой. Кроме колесиков, рычагов и других деталей, ничего обнаружить не удается. Затем изобретатель разворачивает автомат, приподнимает одежды манекена, чем ввергает в немалое смущение присутствующих дам, и все видят, что туловище и бедра также нашпигованы различными механизмами. После осмотра мистер Кемпелен заводит машину ключом, и она готова играть с любым, кто принимает вызов.

Дворец Сент-Джеймс

– Выходит, машина играет сама по себе?

– В Испании или Ирландии мистера Кемпелена приняли бы за колдуна. Но в нашей просвещенной стране машина, принимающая самостоятельные решения, выглядит как нонсенс.

– И нет никакой возможности эту загадку разгадать?

– Если только сэр Питт[1] не поручит мистеру Маджу[2] разобрать автомат, как часы королевы, – замечает лорд Мэнсфилд.

– Такой приказ может отдать и лорд Главный судья.

– Мистер Кемпелен, хоть и иностранец, английских законов не нарушает... А вас, мистер Твисс, я уже раскусил. Как опытный рассказчик вы нас сначала заинтриговали, а теперь подводите к неожиданной развязке. Не так ли?

Твисс не успевает ответить. К собеседникам приближается рослый мужчина. Горделивая осанка, высокий лоб, нос, выступающий, словно форштевень корабля, свидетельствуют об уме и благородстве. Это посол Саксонии при британском дворе граф Ганс Мориц фон Брюль.

– А где же мистер Филидор? – спрашивает его Мэнсфилд после взаимных приветствий. – Мы привыкли, дорогой граф, что вы с ним неразлучны.

– Он уже здесь, в соседнем зале. Мистер Боудлер и сэр Генри Конуэй взяли его на абордаж. Боюсь, для остальных он сегодня потерян.

– Тогда подсаживайтесь к нам и помогите мистеру Твиссу выпутаться из затруднительного положения, куда он попал по милости генерала.

– Мы беседовали о шахматном автомате, – поясняет Твисс, – и я не смог сказать ничего вразумительного. Буду вам признателен, граф, если придете на выручку.

– Охотно, если вы поделитесь своими сомнениями.

– Это даже не сомнения, а недоумения. Принцип действия автомата не могут объяснить самые светлые умы Англии.

– Что же вы в таком случае ожидаете от меня?

– Дипломаты располагают особыми сведениями...

– Мои сведения не слишком отличаются от общеизвестных. Мистер Кемпелен намекает, что секрет заключен в небольшом ящичке, расположенном неподалеку от автомата. Посредством некоего приспособления, сокрытого в этом ящичке, он может в мгновение ока связываться с машиной и направлять ее действия.

– Я что-то слышал о магнетизме, – вставляет генерал Бургойн.

– Я тоже, – подтверждает Брюль. – Но в Париже изобретатель разрешал ставить на автомат магнит, и фигура продолжала играть, как ни в чем не бывало.

– Тогда какую же силу мистер Кемпелен использует?

– Именно этот вопрос я ему и задал.

– И что он ответил?

– Ничего.

Генерал Бургойн недоверчиво оглядывает собеседника.

– И вы удовлетворились столь исчерпывающим объяснением

– На вашем языке, сэр, это называется военной тайной.

– Джентльмены, – примирительно говорит лорд Мэнсфилд, – ваш спор угрожает выйти в открытое море. Давайте рассуждать последовательно. Если движения машины направляет мистер Кемпелен, – а все на этом сходятся, – значит, автомат должен играть так же хорошо или так же плохо, как и он сам. Вы согласны, граф?

– Да, милорд. Ваше умозаключение отвечает всем требованиям логики.

– Как же, по-вашему, должна закончиться партия между автоматом и мистером Филидором?

– На этот счет не может быть сомнений!

– Тем не менее ходят слухи, что в Париже автомат нанес ему поражение.

– Полагаю, это ложные слухи. Филидор может дать Кемпелену ладью вперед.

– Вы играли с изобретателем?

– Я не рискнул бы аттестовать его как искусного шахматиста, – уклоняется от прямого ответа Брюль. – Но в Париже автомат проиграл несколько партий.

– А в Лондоне, между прочим, еще ни одной, – замечает Твисс.

– Вы хотите сказать, что французы играют лучше англичан? – хмурится Бургойн.

– Нет, сэр. Я хочу сказать, что французские мастера не считали для себя зазорным поспорить с шахматным автоматом, а вот наши лучшие игроки не торопятся принять вызов.

– Они просто не желают посещать балаган!

– Отчего же? – пожимает плечами Брюль. – Представление вполне благопристойно, если не считать экстравагантного партнера.

– Почему же в таком случае вы сами не вызвались сыграть с турком? – усмехается генерал, полагая, что поймал дипломата в ловушку.

– Недурная идея, – невозмутимо парирует Брюль.

– Прекрасно! – резюмирует лорд Мэнсфилд. – Нам предоставляется замечательная возможность проверить правильность наших умозаключений. Поскольку граф Брюль, как мы поняли, играет лучше мистера Кемпелена, значит, он должен побить и его автомат. Ставлю три гинеи против одной. Кто примет пари?

– Я! – восклицает генерал. – Арбитром будет мистер Твисс.

– Согласен, – Твисс щелкает крышкой часов. – Если мы поторопимся, то успеем к началу представления. До Сэвил-роу рукой подать.

Английская кофейня. Раскрашенная гравюра XVIII века


Вся история Западной Европы, начиная со средневековья, пронизана соперничеством между Англией и прибрежными континентальными странами. Возникавшие споры решались силой на море и на суше, в Старом и Новом Свете. Островное положение и мощный флот давали Британии определенные преимущества. Даже проиграв большую войну за независимость США, потеряв огромные заморские территории, она восполнила потери новыми приобретениями в Канаде, Индии и по-прежнему оставалась самой крупной колониальной державой в мире.

Далеко вперед ушла Англия в политическом, государственном и экономическом устройстве своей страны. Во Франции, например, революционные перемены еще только назревали, а на британских островах уже отмечалось их столетие. Ограничение королевской власти, сильный парламент, личные права граждан – все это было свершившимся фактом, закреплено законом, приводило в движение производительные силы общества.

В середине XVIII века в Англии начался промышленный переворот, означавший переход от мануфактурного производства к фабричному. Технические изобретения – одно важнее другого – сыпались, как из рога изобилия, служили единой цели – росту производительности труда. Это, в первую очередь, самопрядильные станки Ричарда Аркрайта (1732-1792), паровые машиной Джеймса Уатта (1736-1819), процесс пудлингования металла, разработанный Генри Кортом (1740-1800). Технический авторитет Англии был так высок, что Кемпелен отнюдь не кривил душой, когда говорил, что лестная оценка его изобретения на британских островах значит больше, чем мнение остального мира.

Паровая машина Уатта

История лондонского шахматного клуба также связана с соперничеством двух великих держав – Англии и Франции, но уже на полях шахматных сражений. Этот спор достигнет своего пика через полвека, когда лучшие мастера обеих стран скрестят шпаги на дуэлях, а во второй половине XVIII столетия он носил, так сказать, заочный характер.

Если судить по дошедшим до нас отзывам, парижские мастера превосходили лондонских, но у них не было столь могущественных меценатов, как в Англии, и шахматная жизнь ограничивалась «кофейной игрой» на ставки.

Между тем, по ту сторону Ла-Манша шахматы пользовались широким признанием со стороны высших слоев общества, и в 1774 году на улице Сент-Джеймс, в самом центре Лондона открылся великолепный шахматный клуб, прозванный по имени владельца особняка «Парслоу-хаусом». Это был аристократический клуб, объединивший поклонников древней игры.

Однако среди английских шахматистов не нашлось достойного лидера, и правление клуба поставило перед собой задачу перетянуть в Лондон Филидора. Его имя было хорошо знакомо на британских островах. Без малого тридцать лет назад он посетил Лондон, где наголову разбил всех лучших английских игроков, и слава его за эти годы не померкла.

Среди членов клуба была проведена подписка, собравшая достаточные средства для приглашения французского мастера, и в 1775 году Филидор заключил контракт, по которому обязался приезжать в Лондон и в течение полугода вести занятия с членами клуба. Это соглашение оставалось в силе до самой смерти великого шахматиста.

Лист клубного членства включал многие имена, составляющие историю и гордость Англии: герцог Мальборо, Чарлз Фокс – лидер вигов в палате общин, Эдуард Гиббон – автор «Истории упадка и разрушения Римской империи», Джордж Атвуд – физик, Генри Конуэй – генерал, член парламента, лорды Хау, Норт и другие.

Чуть подробнее о действующих персонажах.

Генерал Джон Бургойн (1748-1811) командовал одной из трех экспедиционных армий, воевавших против американцев в Новой Англии. Наступая от канадской границы вдоль реки Гудзон, его армия попала в окружение под Саратогой и 19 октября 1777 года в полном составе сдалась в плен американским войскам. Хотя военные действия в Америке продолжались, по меньшей мере, еще четыре года, операция под Саратогой стала переломной в войне за независимость США. Победители великодушно разрешили военнопленным англичанам возвратиться на родину, взяв с них слово никогда более против американцев не сражаться. Возвратился в Англию и генерал Бургойн, но военная карьера была для него безвозвратно потеряна.

Ричард Твисс (1747-1821), разносторонний писатель, скандально прославился книгой «Поездка в Ирландию в 1775 году», исполненной грубых нападок на католическое население и священников этой страны, что вызвало негодование даже среди протестантов. Для нашего повествования он интересен двумя книгами – «Шахматы» (1787) и «Всякая всячина» (1805), в которых отвел место описанию шахматного автомата и пребыванию Кемпелена в Лондоне.

Об Уильяме Мерри Мэнсфилде (1705-1793) скажем лишь, что в 1756-1788 гг. он был Лордом Главным Судьей Королевской Скамьи и занимал в обществе весьма высокое положение.

Одна из приметных фигур нашего повествования – Ганс Мориц граф фон Брюль (1736-1809), посол Саксонии в Лондоне. Высокообразованный человек, он увлекался астрономией, конструировал и собирал телескопы, построил обсерваторию в Хэрфилде (в 20 милях от Лондона), где проводил систематические наблюдения за звездным небом, передавая их результаты крупнейшим астрономам своего времени. Эти наблюдения помогли отцу и сыну Гершелям в составлении фундаментальных каталогов двойных звезд. Брюль состоял членом британского Королевского научного общества, Петербургской академии наук.

Брюль был приветливым, общительным, сердечным человеком, лишенным как английской чопорности, так и немецкой безапелляционности. Располагая значительным состоянием, он оказывал всемерное покровительство науке и ее служителям. Добрыми советами, личным участием и материальной помощью поддерживал Брюль и Филидора. Имя Брюля постоянно упоминается в письмах Филидора из Лондона. 20 февраля 1788 года он, например, писал жене: «У меня нет никаких развлечений, кроме шахмат. Я гуляю по утрам, затем обедаю у графа Брюля, а оттуда вместе с ним иду в наш клуб. Так я провожу все дни». Дом Брюля находился на улице Олд Беллингтон, неподалеку от шахматного клуба, а Филидор снимал квартиру почти у самого клуба – на улице Сент-Джеймс.

Сорок шесть лет прожил Брюль в Англии, был женат на англичанке. Британские острова стали для него второй родиной.

 

Вот уже две недели Джеймс Уатт не вылезает из Лондонских пивоварен на Саутуорк, Парк-стрит. Ну, и нанюхался он всякой дряни! Голова гудит, как угольная топка. Что поделаешь, приходится терпеть. Необходимо показать, какую выгоду несут паровые машины. Особенно сейчас, когда новая конструкция цилиндра значительно повысила их мощность. Идея проста и наглядна. Испокон веков тяжелые работы производятся лошадьми. Значит, надо взять лошадь за эталон. Какую работу способна она выполнить за одну минуту? Если принять эту величину за единицу измерения, легко сравнить между собой различные движительные силы. Любой тупица сообразит, что одна паровая машина может заменить, скажем, дюжину лошадей. А где еще, как не на пивоварнях, во всю используется труд четвероногих! Они и воду качают, и бочки возят. Потому и животные здесь самые сильные и выносливые. Лучших рабочих лошадей во всей Англии не сыскать.

Уатт сидит за конторским столом, погруженный в расчеты. Колонки цифр выстраиваются, как на параде.

– Не желаете ли свежего пивка, сэр?

Этот вопрос он слышит каждый день. Перед ним, заслоняя собой всю комнату, маячит управляющий. Его огненно-рыжая шевелюра колышется над одутловатым лицом, словно языки пламени над колосниками. Уатт инстинктивно машет ладонью перед носом, стараясь отвести пивной дух, мощной струей извергающийся в пространство.

– Мистер Джексон, – говорит он укоризненно.

– Шучу, шучу, – расплывается управляющий. – Заходил сюда один джентльмен, к пивоварням приценивался. Предлагаю ему отведать нашей продукции, а он отвечает: «Пить пиво – это некрасиво». А наживаться на пиве – красиво?

– Вот и спросите об этом вашего хозяина.

– Сэр Бэркли коммерсант по натуре, ему все равно, на чем наживаться. Зато прежний хозяин – мистер Трэл был идеалистом. Когда у него умер первенец, он воспринял этот удар судьбы как знамение свыше и продал пивоварни. Знаете, что он сказал? «Я, – говорит, – продаю не кучу пивных котлов, а освобождаюсь от власти алчных снов».

– И во сколько он оценил свои сны?

– В 135 тысяч фунтов!

– Недурно.

– Еще бы! Сколько бочек портвейна можно купить на эти деньги! Целое море!.. Не хотите ли портвейна, сэр?

– Создается впечатление, мистер Джексон, что вы задались целью меня уморить.

– Так вы же с самого утра ничего не ели!

– Поэтому вы предлагаете мне выпить?

– Могу принести сандвич.

– Благодарю, мистер Джексон. Какая уж тут еда, когда меня воротит от всех этих запахов... Если уж вам так не терпится оказать мне какую-нибудь услугу, не сочтите за труд позвать сюда сэра Томаса, когда он вернется из конюшен.

И Уатт снова склоняется над расчетами.

– Как ваша «лошадиная сила», сэр?

В контору входит молодой мужчина. Это Томас Коллинсон, племянник естествоиспытателя Питера Коллинсона. Хотя он и не имеет таких заслуг, как его дядя, все же благодаря острому уму и любознательной натуре пользуется уважением в научных кругах.

– У меня получается 33 тысячи фунто-футов в минуту.

– Не многовато ли?

– А вы видели здешних лошадей?

– Да, зрелище впечатляющее. Гиганты. Такие косматые ноги бывают только у животных фландрской породы.

– Потому-то я и взял за образец самых сильных лошадей. Не хочу обещать фабрикантам, что машина заменит сотню четвероногих. А вот за дюжину поручусь.

– Что ж, каждая такая лошадь стоит от 50 до 100 фунтов, а здесь их несколько десятков. Да еще содержание... Да за такую экономию вас обязательно изберут в палату общин!

– Нет уж, увольте! Хватит с меня машин...

– А не хватит ли вам трудиться? Время ленча. А потом я хочу пригласить вас на любопытное представление. В Белингтон-гардене мистер Кемпелен демонстрирует шахматный автомат.

– Кемпелен? Постойте, постойте... Не тот ли это венгр, чья паровая машина взорвалась в Вене?

– Кажется, он.

– Мне было бы интересно с ним познакомиться.

– Мистер Кемпелен давно мечтает о встрече с вами. Я обещал привезти вас на демонстрацию.

– Вы говорите, шахматный автомат? Любопытно...


Коренастый розовощекий пастор осторожно пробирается по шумной улице, стараясь не столкнуться с прохожими или, по крайней мере, не попасть под копыта лошадей. Столичная сутолока его утомляет. Но находиться в Лондоне и не пройтись по Пикадилли, – для провинциала было бы непростительно. Только что он посетил прядильную фабрику Аркрайта, а теперь собирается в Донкастер к йоркширским фабрикантам. Ему нужна финансовая поддержка.

Людской поток выносит его на рыночную площадь Ковентгардена. Вокруг снуют мелочные торговцы с висящими на шее лотками, мальчишки, утыканные перьями наподобие американских индейцев, убогие старухи выстроились в ряд, держа за хвосты серебристую макрель.

Пройдя мимо кукольного балагана, где озорной Панч усердно лупил палкой свою бедную Джуди, пастор задерживается у книжной лавки. Пожилой джентльмен уткнулся острым носом в какую-то книгу и увлеченно ее изучает. Заметив любопытство, мелькнувшее в глазах священника, продавец протягивает ему брошюру в несколько листков.

– Рекомендую прочитать, преподобный сэр. Последний экземпляр.

«Неодушевленный разум, – читает пастор, – или Подробный отчет об удивительном шахматном игроке, изобретенном м-ром Кемпеленом; в настоящий момент демонстрируется в доме № 8, Сэвил-роу, Белингтон-гарден; иллюстрировано тремя гравюрами на меди, где этот знаменитый автомат изображен в разных ракурсах».

Господи, думает пастор, и чем только люди не занимаются! Он листает книжечку, рассматривает гравюры и, еще не приняв никакого решения, спрашивает у продавца:

– Скажите, друг мой, далеко отсюда Сэвил-роу?

– Меньше мили.

– Может, вам известно, когда начинается представление?

– В час пополудни.

Пожилой джентльмен отрывается от книги. У него серые глаза и добрая улыбка.

– Если преподобный сэр не возражает, – говорит он, засовывая в карман книжечку, – я составлю ему компанию.

– С превеликой радостью, мистер...

– Мадж, Томас Мадж, – представляется собеседник. – Я проведу вас самой короткой дорогой.


– Ямайка! – радостно восклицает попугай, уставившись круглым глазом на седовласого джентльмена, сидящего у камина.

– Чтоб она провалилась, твоя Ямайка, – цедит сквозь зубы джентльмен, кутаясь в шерстяной плед.

– Ямайка! – уже менее уверенно повторяет попугай.

– Заткнись, или я сверну тебе шею!

Филипп Тикнес, 65-летний лейтенант-губернатор Лендсгардфорта, в прошлом доверенное лицо по делам колоний, участник опустошительных военных действий на Ямайке, ныне известный писатель, сидит в своем лондонском кабинете и глотает хину. Его знобит, и напоминание о далеком острове, где он подцепил лихорадку, не доставляет ему удовольствия. Ямайка вообще принесла кучу неприятностей. Ну, погорячился он с маронами[3], когда выкуривал их из нор на Джон-Кроу[4], распорядился ухлопать этих негодяев, может быть, больше, чем следовало. Стоило ли шум поднимать? Да еще в парламенте! Добро бы речь шла о гуманности, а то ведь торгаши из Вест-Индской компании всю кашу заварили. Попробовали бы сами покарабкаться по скалам, поплутать по лесам, искупаться вместе с крокодилами в вонючей Блэк-Риверс! И все это под неусыпным оком черномазых, норовящих пропороть тебя копьем или стрелой...

В дверь осторожно просовывается мохнатая лапка, а вслед – сморщенная рожица.

– Еще одно явление, – вздыхает Тикнес.

Диану – так зовут шимпанзе – он купил в Испании, куда отправился вскоре после того, как палата лордов вынесла против него решение. Собственно, мог и не уезжать, но в запале объявил себя «изгнанным», а уж слово свое он всегда держит.

Испания ему не понравилась. Темная страна, даром что солнце круглый год. И народ не поймешь какой. В церкви – святоши, на корриде – мясники, в обществе – ханжи, на гулянье – бесноватые. Цивилизованному человеку там не место. И вообще, лучшая страна в мире – Англия, хотя и здесь полно подлецов.

Пока раздраженный джентльмен изливает свою желчь на весь белый свет, Диана бесцеремонно залезает на письменный стол, хватает бронзовую чернильницу и ничтоже сумняшеся запускает ее в клетку с попугаем.

– Ямайка! – почему-то одобрительно отзывается попугай. К его зелено-красному оперению добавились фиолетовые тона.

– Бедлам[5], – стонет Тикнес.

Он встает, накидывает на клетку плед и, видя, что Диана уже овладела увесистой табакеркой, хватается за трость.

– Пошла вон!

Обиженно причмокивая, обезьянка бросается вверх по лестнице, цепляясь за висящие на шестах скальпы последних араваков[6].

– Энн! – кричит Тикнес громовым басом. – Уймите эту бешеную дуру, не то я отдубашу ее палкой!

Вместо жены входит слуга.

– Леди Тикнес нет дома. Она уехала в театр и просила не ждать ее к обеду.

Тикнес стоит в нерешительности.

– Хорошо, – говорит он наконец. – Налейте новых чернил, сварите кофе и принесите утреннюю почту. И бутылку рома. Того, что стоит в левом углу. Вы поняли?

– Да, сэр. Того, что стоит в левом углу.

– Почему вы медлите?

– Осмелюсь напомнить, сэр, что бутылка, стоящая в левом углу, пуста со вчерашнего дня.

– Вы слишком многословны, Эд.

– Простите, сэр.

– Ром достанете из погреба. Только ямайский. Это единственное, что на этом проклятом острове годится для употребления.

Осушив стакан душистого рома, хлебнув глоток терпкого кофе и раскурив трубку, Тикнес ощущает, что жизнь еще не кончилась. И хотя разум подсказывает, что болезнь не покинула тело, а лишь притаилась, блаженно наслаждается временным благополучием. Его охватывает жажда деятельности.

Первым делом он стягивает плед с клетки, возвращая попугаю день.

– Ямайка! – приветствует его благодарная птица и получает горсть миндаля.

Затем он зовет Диану, и обезьянка, забыв былые распри, влезает к нему на руки и, нежно обвив шею, гладит его растрепанные волосы. Растроганный Тикнес угощает ее конфетой.

Восстановив мир и согласие, он садится за письменный стол и принимается за почту. Толедским клинком вспарывает толстый пакет; в нем оказывается небольшого формата книжечка, газетные вырезки, афиши. Сопроводительная записка поясняет:

«Уважаемый сэр!

Посылаю вам многочисленные свидетельства бессовестных, но, увы, безнаказанных деяний целого легиона чужеземцев, открыто грабящих нашу великую страну. Зная вас как человека честного и неподкупного, выражаю надежду, что Вы подниметесь на защиту одураченных соотечественников.

Ваш преданный Читатель».

Это уже не первое послание анонимного корреспондента. С месяц назад тот же «Преданный Читатель» наряду с восторженными отзывами о его, Тикнеса книгах писал, что Британии угрожают не только внешние враги, но и доморощенные невежды, распахнувшие двери перед авантюристами всех мастей. Добрая старая Англия отдана на откуп шарлатанам, становится посмешищем в глазах цивилизованного мира. Особый гнев неизвестный автор изливал на некоего Кемпеля или Кемпельна, приехавшего в Лондон с шахматным лжеавтоматом и пользующегося покровительством влиятельных особ. Кажется, называлось имя графа Брюля, саксонского посла.

Тикнес просматривает вырезки.

«Кавалер Пинетти[7] со своей супругой, – гласит афиша, – покажет наиболее чудесные, изумительные и совершенно неподражаемые механические, физические и философские пьесы, которые он смог изобрести благодаря своему глубокому проникновению в науки и громадным усилиям; с особым почетом и удовольствием кавалер Пинетти покажет различные эксперименты с новыми открытиями, не менее невероятные, чем кажущееся невозможным, в частности, то, что мадам Пинетти, сидя на одном из последних мест с платком на глазах, отгадает все, что будет ей предложено любым из собравшихся».

Бред собачий, заключает Тикнес.

«Мы, – говорится в пригласительном билете, – великий Кофта всех восточных и западных частей света, учредитель и гроссмейстер великого масонства...»

По Калиостро давно веревка плачет...

«Он показывает каждой даме ее поклонника, – сообщает газета, – и силою каптромантического Ничто[8] читает мысли каждого...»

Кто ж это «он», Господь Бог, что ли?

«...Он обнаружил в капле воды, – читает дальше Тикнес, – более 5000 насекомых, вызывающих инфлюэнцу. Этих насекомых убивают самым быстрым и верным способом с помощью микстуры доктора Баттоса. Ее можно получить только у Каттерфельто[9], Пикадилли, 22. Флакон стоит 5 шиллингов».

С шиллингов бы и начинал...

Тикнес раскладывает вырезки, словно пасьянс. Они занимают весь его огромный стол. Мелькают имена Казановы, Пелладино, Филадельфии, Кирхнера, какого-то «мистера Генри»... Немцы, французы, итальянцы, американцы... Как саранча! И все одно и то же, одно и то же: шарлатанство, обман, вымогательство, помноженные на самовосхваление, мистику, псевдо-научность.

– Проходимцы, наглецы! – ругается Тикнес.

– Ямайка! – соглашается попугай.

Тикнес утешает себя хорошим глотком рома и берется за книжку. Это английский перевод «Писем» Виндиша о шахматном автомате.

Восторженный тон книги режет слух джентльмена. Мало нам своих графоманов, мистер Блейдон[10] еще и немца подсовывает. Такую чушь мелет, что уши вянут. Поверить этому профану, так мистеру Кемпелену и равных не сыскать. Куда там Ньютону, Бойлю, Уатту... Неодушевленный разум! Ни больше, ни меньше.

А есть ли предел человеческой глупости? – сокрушается Тикнес. За рукав же никого не тянут! Кокни[11] сами, как мухи на дерьмо, слетаются, несут свои шиллинги обиралам, зная наперед, что будут одурачены. Эх, Джон-Буль[12], Джон-Буль, кнутом бы тебя по загривку!

Тикнес допивает остатки рома и звонит в колокольчик.

– Велите закладывать лошадей, – говорит он вошедшему слуге.

– Ямайка! – тревожно восклицает попугай.

Лондон, XVIII век

– Что же ты молчишь, Антон?

– А о чем говорить?

– Понравилось тебе представление?

– Недурно.

– Кукла в самом деле прелестная. Настоящая английская леди лет пяти. И лопочет забавно. Только вот произношение подводит, а это портит впечатление. Англичане не любят, когда коверкают их язык. Вот почему молчит моя говорящая машина.

Кемпелен и Антон идут по Сэвил-роу вдоль ограды старого парка.


Белингтон-гарден и примыкающие к нему земли принадлежали тогда высшей знати. Но аристократы предпочитали жить в родовых замках, а городские участки сдавали внаем. Лишними доходами никто не брезговал. Дома арендовались владельцами кофеен, магазинов, предприимчивыми менеджерами. На Сэвил-роу устраивались представления, выставки.

Свои лондонские гастроли Кемпелен начал в одном из залов на Сент– Джеймс стрит, неподалеку от Парслоу-хауса. Но ни близость шахматного клуба, ни интригующая афиша надежд не оправдали. Лондонцы не привыкли к увеселительным зрелищам в этом фешенебельном районе. Тогда, по совету графа Брюля, Кемпелен переехал на Сэвил-роу, где снял двухэтажный особняк. Перемена адреса оказалась удачной, зал всегда был полон зрителей.

Но в конце января объявился конкурент. Неподалеку со своей «говорящей фигурой» стал выступать некий Кирхнер. Соседство не нравилось Кемпелену отнюдь не из-за коммерческих соображений: оно бросало тень на шахматный автомат, ставя его в один ряд с детской игрушкой. Но соседей не выбирают, в конце концов, верх взяло любопытство, Кемпелен побывал на демонстрации «говорящей фигуры» и теперь, возвращаясь домой, обменивался впечатлениями с Антоном.


– О Кирхнере я слышал еще во Франции, – продолжает Кемпелен. – Когда-то он разъезжал с «говорящим Бахусом», но кто-то, кажется, в Версале обнаружил в бочке карлика, и трюк потерял свою прелесть.

– Может, потому и у нас все ищут карлика?

Кемпелен невольно вспоминает об Иоганне. На дюйм, пожалуй, за год подрос!..

– Карлик нам не подходит, с ним хлопот не оберешься. Его постоянно прятать нужно.

– А как же господин Кирхнер?

– Как-то устраивается...

– Вы хотите с ним познакомиться?

– Ничуть. Господин Кирхнер фокусник, а мы с тобой, Антон, волшебники. Его кукла болтает, а наша – думает...

Они входят в дом под номером восемь.

– О чем вы сейчас думаете, Иоганн? – спрашивает Кемпелен, встретив молодого человека.

– Я думаю, что в Лондон должен приехать Филидор, и было бы недурно вызвать его на матч-реванш.

– С кем?!

– С турком, разумеется.

 

Среди посетителей кофейни на Сэвил-роу четверо мужчин выглядят случайными гостями. Со стороны кажется, что между ними нет ничего общего, но опытный наблюдатель легко обнаружит скрытые нити, связующие молчаливую компанию. Двое, сидящие спиной к окну, с наслаждением потягивают густой портер, смакуя каждый глоток. Чувствуется, что такое лакомство перепадает им не часто. Несмотря на различие в возрасте, они чем-то похожи друг на друга. Задубевшая кожа плотно обтягивает острые скулы, запавшие глаза недоверчиво блуждают по залу, заскорузлые руки носят следы нелегкой жизни. Двое напротив также обнаруживают некоторое сходство. Оно проявляется в неторопливых движениях, цепком, все подмечающем взгляде, умении владеть собой. Перед ними стоят нетронутые кружки, и, судя по всему, пить свое пиво они не собираются. Ожидание – вот что, пожалуй, характерно для их состояния. Тот, кто постарше, пухлыми пальцами меланхолично катает по столу хлебный мякиш; на указательном пальце левой руки поблескивает черный агатовый перстень. Его сосед высоко поднял голову, глаза обращены к висящим в простенке картинам. Но взгляд скользит мимо идиллических сельских пейзажей. Он устремлен в окно, за которым открывается проезжая часть Сэвил-роу и подъезд дома №8. Рядом с дверьми приколочен щит; на нем, словно геральдический знак, изображен насупившийся турок с простертой над шахматным полем дланью. «Inanimate reason»[13] – выведено крупными буквами.

Он переключает внимание на прохожих.

Вот продефилировал напыщенный джентльмен с бульдогом, таким же безобразным, как и его хозяин. Два вертлявых модника в жюстокорах[14] покрутились перед афишей и, жестикулируя тростями, разошлись в разные стороны. Пробежал рассыльный. Проехала карета с форейтором и лакеем на запятках.

Вдруг глаза его сужаются и на переносицу ложится еле заметная складка. Он видит двух рослых мужчин, неторопливо приближающихся к подъезду. Дети сатаны! Из-за них пустился он во все тяжкие, из-за них сидит в этой зловонной дыре со всяким сбродом...

Движение за столом отвлекает его от наблюдений.

– Что случилось, брат Александр? – по-французски спрашивает он соседа.

– Они просят еще по пинте пива.

– Велите подать. Но скажите, что это последняя.

Любители пива заинтересованно следят за результатами переговоров. Они радостно осклабливаются, когда брат Александр делает знак хозяину кофейни, но, встретившись взглядом со своим благодетелем, тут же обмякают, как от накинутой на шею петли. Такие глаза ничего доброго не сулят.

– Никогда не угадаешь, что этот Рыбий глаз отмочит, – шепчет младший.

– Заткнись, Билл, он все слышит...

– Может, и слышит, да ни черта не понимает... Выпьем, Папаша?

Билл и Папаша опускают носы в пенящиеся кружки.

– О чем они? – спрашивает «Рыбий глаз», а по-нашему – Вишня.

– Они хвалят пиво, – несколько вольно переводит содержание беседы брат Александр.

– Не захмелели бы.

– Для англичан это не выпивка.

Проклятая страна, думает Вишня, глядя, как за окном накрапывает дождь. Намаялся он здесь. Языка не знает, кругом еретики – никому не доверишься. Да и хитер дьявол! Окопался, как англичанин: «мой дом – моя крепость». Пойди, возьми его голыми руками. Бежать уже было собрался, да клятву не посмел нарушить, и сердце местью горело. Сколько епитимий на себя накладывал! Два месяца мыкался, пока нужных людей искал. Писателишко-то дрянной, но самолюбивый. А уж злой – как Цербер. Должен клюнуть. Тогда можно и висельников с цепи спустить... А вдруг не приедет?.. Господи, услышь мольбы слуги твоего!

Вишня сверяет время. Без четверти час. Вот-вот повалит стадо. Несколько баранов уже топчется у афиши. Не больно-то торопятся. Все-таки пять шиллингов...

– Пора, – говорит он и направляется к выходу.

Брат Александр следует за ним. Билл толкает Папашу в бок, и оба, как по команде, вливают в себя кружки, оставленные чудными джентльменами.

Все четверо пересекают улицу и останавливаются у щита.

Распахиваются двери, открывая ведущую в бельэтаж лестницу, в подъезде показывается швейцар в ливрее, расшитой галунами. Начинают стекаться гости.

Респектабельные буржуа, флегматичные чиновники, пара университетских крыс, даже румяный пастор в круглой, как рождественский пирог, шляпе не вызывают у Вишни эмоций. Он несколько оживляется, когда замечает графа Брюля в обществе трех джентльменов.

Подкатывает карета. Он?! Нет... Двое энергичных мужчин соскакивают с подножки и исчезают в подъезде. Брат Александр провожает их почтительным взглядом: «Джеймс Уатт», – шепчет он. «Подумаешь», – хочется сказать Вишне. Ему нужен другой человек, тот, кто, сам того не ведая, призван сыграть важную роль в готовящемся спектакле. Неужели он не приедет?

И, как бы в награду за долготерпение, вдали показывается сухопарый старик, широкими шагами мерящий мостовую. Следом движется карета. Вишня глядит на него, как зачарованный. Он представляется ему идущим по Галилее апостолом. Тикнес!..

Старик останавливается у подъезда и, окинув презрительным взглядом афишу, уверенно входит в дом, будто в собственное жилище.

– Заходить по одиночке, рассаживаться врозь, – скороговоркой шепчет Вишня. – С Богом!

Теперь все в руках провидения, думает он, возвращаясь в кофейню и вновь занимая наблюдательный пункт у окна. Пальцы нащупывают в кармане гладкую деревяшку. Черный король! Пришел час возмездия...

Он видит, как к подъезду подходит полный приземистый мужчина с массивной тростью. Швейцар почтительно уступает ему дорогу и, убедившись, что новых гостей не предвидится, затворяет двери.

Стрелки на серебряных часах Вишни показывают ровно час пополудни.



[1] Уильям Питт Младший (1759-1806), премьер-министр Великобритании.

[2] Томас Мадж (1717-1794), знаменитый английский часовщик.

[3] Беглые рабы-негры, организовавшие партизанскую войну против колонизаторов.

[4] Название горы.

[5] Дом для умалишенных в Англии.

[6] Индейское племя. Коренное население Ямайки, полностью истребленное колонизаторами.

[7] Знаменитый итальянский иллюзионист (1740-1800).

[8] Каптромантия – предсказание будущего по отблескам на полированной металлической пластинке, опущенной на дно стакана с водой.

[9] Фокусник-авантюрист немецкого происхождения.

[10] Переводчик и издатель книги о шахматном автомате.

[11] Пренебрежительное прозвище лондонского обывателя.

[12] Насмешливое прозвище англичан.

[13] Неодушевленный разум (англ.).

[14] Вид верхней одежды.