28 июня 2020

Круги на воде

Продолжаем публикацию глав из романа Виктора Хенкина "Одиссея шахматного автомата"



Круги на воде

События, в которых ему невольно пришлось участвовать, утомили Брюля, и, выйдя от Кемпелена, он решил не возвращаться в клуб, а отправился домой на Олд-Беллингтон-стрит. Граф был шокирован не столько скандальным происшествием – в Англии он перевидал их немало, сколько сокрушительным фиаско в матче с автоматом. Его задела непринужденная легкость, с которой эта дурацкая кукла нанесла ему жестокое поражение на глазах у одноклубников. Он с нетерпением ожидал приглашенного к обеду Филидора, и когда тот, наконец, появился, увел его в свой кабинет, чтобы облегчить душу дружеской беседой.

– Какие перемены вы нашли в нашем клубе, дорогой учитель? – спрашивает Брюль.

Филидор неопределенно поводит плечами.

– Англичане всегда восхищали меня своим постоянством. Я отсутствовал в Лондоне не менее полугода, но испытываю ощущение, будто вообще не покидал его. Ни один предмет в клубе не сдвинулся со своего места, ни один джентльмен не изменил своим вкусам и привычкам. Мсье Конуэй все так же пытается атаковать ферзем, не заботясь о развитии игры, мсье Боудлер, напротив, помышляет только о защите, а мсье Дженнингс с завидным упорством норовит поставить фигуры под удар неприятельских пешек...

– Предвижу ваш приговор, когда вы познакомитесь с моими успехами! Сегодня я был наголову разбит шахматным автоматом.

– Генерал Бургойн уже оповестил о выигранном пари весь клуб. Признаться, я принял это известие за шутку. Но когда винный погребок мсье Парслоу стал пустеть, как Комеди Франсез при монологах мадемуазель Року[1], и все наперебой принялись расхваливать непобедимого турка, был крайне удивлен и даже раздосадован.

Вообще-то он сердился на Кемпелена, подозревая, что хитрый венгр выкинул с Брюлем тот же номер, что и с ним самим. Но Брюль, разумеется, не понял истинных причин его недовольства.

– Либо вы переоцениваете мое умение, либо недооцениваете искусство автомата, – говорит он.

– Отчего же. Вашу игру, мсье граф, отличают последовательность и логичность, игру автомата – импульсивность, непродуманность. Первое свойственно мастерам, второе – всем тем, кто еще далек от понимания шахматных истин. Сопоставляя эти качества в борьбе, нетрудно предугадать ее закономерный исход. Пешка и два хода – минимальная фора, которую вы вправе предложить этому монстру.

– Однако ж я проиграл ему на равных!

– Можно проиграть и слабому партнеру, если отнестись к нему...

Филидор барабанит пальцами по подлокотнику кресла, подыскивая деликатное слово.

– Со снисходительностью, – заключает он после короткой паузы.

В устах прямодушного француза это слово прозвучало как осуждение. Брюль недоуменно смотрит на гостя.

– Вы полагаете, что человек способен испытывать подобные чувства к машине?

– Машину создал изобретатель...

До Брюля доходит, наконец, подспудный смысл речей Филидора. Он разражается громким смехом.

– Так вот оно что! Уж не болтают ли об этом в клубе?.. К мсье Кемпелену я, действительно, отношусь с симпатией и уважением, мне кажется, он этого заслуживает. Но, помилуйте, дорогой учитель, разве у кого-нибудь есть причины сомневаться в наших с вами дружеских чувствах? Однако за шахматной доской мы не даем друг другу пощады. Вы, разумеется, побеждаете, но только потому, что играете лучше. Мне же успех сопутствует в тех или иных случаях, когда вы по невнимательности допускаете неожиданные промахи.

– Да, да! – спохватывается Филидор, чувствуя, что зашел слишком далеко. – Никто не гарантирован от ошибок, и чаще всего они проистекают от переутомления или душевного волнения. Может быть, вас вывел из равновесия скандал, который, как мне рассказывали, сопровождался пальбой и всеобщим замешательством?

– Безусловно, скандал омрачил представление. Но к тому моменту, как он разразился, позиция моя была уже совсем плоха, причем я даже не знаю, где допустил ошибку... Вы позволите показать вам партию?

Они пересаживаются к небольшому столику. Брюль достает из ящика строгие деревянные шахматы. В коллекции графа немало художественных изделий тонкой резной работы, но французский мастер не любит играть фигурами, изображающими царственных особ, воинов, зверей, он предпочитает привычные символы.

По мере того, как позиция ход за ходом меняет свои очертания, Филидор вновь беспокойно барабанит пальцами, а взгляд его выражает крайнее изумление.

– Маэстро недоволен моей игрой? – по-своему истолковывает его реакцию Брюль.

– Я удивлен игрой автомата. Этот прорыв в центре... Нет сомнений, турок готовил его издалека. Все передвижения белых фигур носят отпечаток целесообразности. Конечно же, мсье граф, вы ведете партию не лучшим образом. Не следовало загораживать слона конем, да и ход ладьей представляется мне преждевременным, он лишь ослабил защиту короля. Но все это далеко не очевидные промахи... Что же произошло дальше? Пожертвовал турок слона?

– Увы, пожертвовал.

Филидор подпирает щеку рукой и, глядя, как Брюль воспроизводит заключительные ходы комбинации, вспоминает беспомощную игру автомата в Лувре.

– Логическое завершение атаки, почерк зрелого шахматиста, – обескураженно шепчет он.

– Разве во Франции автомат играл менее искусно?

– Мастера из кафе «Режанс» отзывались о нем не слишком лестно.

– Я больше дорожу вашим мнением, мсье учитель. До нас дошли слухи, что и вы играли с автоматом.

Тень смущения пробегает по лицу Филидора, словно его заподозрили в чем-то неблаговидном.

– Не берусь утверждать, что это была настоящая игра, она скорее походила на эксперимент, – скороговоркой выпаливает он, всем своим видом показывая, что эта тема не заслуживает развития.

Брюль настораживается.

– Чем же закончился эксперимент?

– Мне удалось выиграть.

– И к какому заключению вы пришли?

– Вряд ли мсье Кемпелен остался им доволен.

– Он сам руководил показом?

– Автомат обслуживал его помощник.

– Мсье Антон?

– Кажется, его так называли.

– Мужчина лет сорока, долговяз, большерук, похож на простолюдина...

– Весьма точный портрет.

– А где находился мсье Кемпелен?

Диалог начал смахивать на допрос. Филидор не выдерживает.

– Вы считаете это существенным, мсье граф?

Брюль ощущает неловкость и меняет характер беседы.

– Открою вам небольшой секрет. Месяца два-три назад я играл с турком в приватной обстановке. Никого, кроме мсье Кемпелена, поблизости не было. Я одержал победу. Сегодня автоматом управлял мсье Антон. Я потерпел поражение. Какой вывод прикажете сделать?

– Что игрой автомата руководит демонстратор...

– И что мсье Антон играет лучше своего патрона! – торжествующе заключает Брюль.

– Но ведь и я играл с Антоном! – оживляется Филидор, рассматривая стоящую на доске позицию. – Нет, мсье граф! Если сравнить партию, сыгранную в Париже, с той, которую вы сейчас показали, бьюсь об заклад, как это принято в Англии, их вели разные шахматисты!

– Разве Антон не мог улучшиться в игре?

– В его-то возрасте? Ни за что не поверю! Пройти за полгода путь от второразрядного игрока до мастера под силу только молодому человеку, наделенному к тому же незаурядным талантом. Ни мсье Кемпелен, ни мсье Антон на это не способны.

– Но еще труднее допустить, что на это способна машина!

– А я и не допускаю! – вырывается у Филидора.

– Кто же тогда, по-вашему, играет за автомат?

– Мсье Декран[2] утверждает, что внутри фигуры прячется карлик.

– Обладающий всеми теми качествами, о коих вы упомянули?

– Возможно.

– Или у мсье Кемпелена в услужении несколько карликов? Одни играют получше, другие – похуже...

Перед Филидором возникает толпа карликов, несущихся по Сент-Джеймс-стрит с шахматными досками под мышкой.

– Турнир лилипутов! – восклицает он тоном балаганного зазывалы. – Впервые в Лондоне! Спешите приобрести билеты! Побеждает мальчик с пальчик!

– И вызывает на матч Гулливера! – подыгрывает ему Брюль.

– А Гулливер удирает в Блефуску[3].

– И отказывается защитить честь нашего клуба?

– С каких это пор мсье саксонского посла стала волновать честь Британии?

– С тех пор, как он женился на дочери лорда Карпентера. – И видя, что из гостя ничего больше не вытянуть, Брюль добавляет:

– Кстати, графиня просила не слишком задерживать мсье композитора, поскольку расположена побеседовать с ним о французской музыке.

– А мы заставляем ее дожидаться!

– Не только ее, но и форель под голландским соусом.

– Это уж совсем непростительно...

Почему он уклоняется от встречи с автоматом? – думает Брюль, вставая из-за столика.

Кто же все-таки сидит в этой дурацкой кукле? – думает Филидор, проходя за графом в столовую.

Вестминстерское аббатство

К вечеру Тикнес почувствовал себя лучше. Жар спал, прекратился озноб, и о недавнем приступе лихорадки напоминали лишь слабость и легкое головокружение. Сидя у камина и отхлебывая горячий грог, он мысленно перебирал дневные события.

Итак, сначала он посетил этого идиота Кирхнера. С его говорящей фигурой все ясно. За кулисами сидит какой-то болван и лопочем английские слова на немецкий лад. А вот шахматный автомат... Чихнул он или нет? Скандал. Стрельба. Зеркало...

Все произошло как-то неожиданно и нелепо. Он уже не помнит, из-за чего разгорелся сыр-бор, но виновным себя не считает. Бургойн назвал его зачинщиком. Это неверно. Действия злоумышленников направляла чья-то твердая рука. Возможно, он и подлил масла в огонь, но Кемпелен вел себя слишком уж вызывающе. Здорово его, наглеца, попугали. Теперь он, пожалуй, прикроет свой балаган и даст стрекоча. Одним обиралой поубавится.

А что толку, продолжает размышлять Тикнес, уставившись на пляшущие в камине огоньки, другие-то останутся? Вон их сколько! Как же с ними бороться? Написать памфлет? Вывести на суд rumor publicus[4]? Пусть покорчатся, как грешники на сковороде.

Он переводит взгляд на клетку с попугаем и почему-то вспоминает лорда Мэнфилда.

Вот кого бы он с удовольствием поджарил. Жирная вестминстерская ворона[5]... Разнесет по всему Лондону, что он, Тикнес, публично оскорбил честь британского оружия, а теперь вот печется о достоинстве нации... Бургойна он и впрямь зря поддел. Генерал – честный вояка, не чета этим титулованным торгашам. Подлые янки взяли его под Саратогой на измор. Надо же было додуматься перегородить Гудзон железной цепью!

Тикнес силится представить себе эту махину в 500 футов, натянутую через реку, но воображение рисует всего лишь бредень, каким рыбаки процеживают маленькие озерца в его имении. Они идут по колено в воде, взявшись за шесты, и серебряные кораблики, везущие боеприпасы осажденным, бьются в крепких рыбацких сетях. Америка... Он ощущает соленый запах океана, уходящую из-под ног палубу, и вот уже тугие паруса несут его по Саргасову морю мимо цветущих берегов Джорджии, берегов его далекой юности...

Шурша юбками, в комнату входит Энн[6].

– Ямайка! – приветствует ее попугай.

Тикнес вздрагивает, стакан с грохотом падает на пол. Энн бросается к мужу.

– Не беспокойтесь, — говорит он, беря жену за руку, – я немного задремал и мне приснился рай. Вы, случайно, не ангел?

– Боже, я так испугалась, что у меня не хватает духа вас хорошенько отругать.

– А это обязательно?

– Стоило мне уйти из дома, как вы тут же нарушаете предписание врача.

– Эд разболтал?

– Я и сама вижу, что вы выходили.

– Ненадолго, Энн. Совсем пустяки. Расскажите-ка лучше о себе. Как прошла репетиция?

– Прекрасно, – вздыхает Энн, поправляя прическу. – Синьора Колетти простудилась и могла петь только на октаву ниже. А мисс Джейн все время путалась в руладах. К тому же фальшивил гобой. Представляете?

– И вы целый день наслаждались этим кошачьим концертом?

– Конечно, нет! Когда все изнемогли, мы отправились на Пикадилли, помните, где в прошлом году играли итальянцы с куклами? Там теперь выступает Каттерфельто. О нем столько разговоров! В театре на Хеймаркет про него даже фарс поставили.

– И чем он вас поразил?

– Чудеса, всего не перескажешь! Свирепый, как сама смерть, русский богатырь одним дуновением гасит сто свечей, а Арлекин таким же образом их зажигает. Но больше всего, – захлебывается Энн, – мне понравилась кошка. Ах, какая прелесть! Мистер Каттерфельто привез ее из Марокко. Она черная-пречерная, как уголь, и из нее сыплются искры. Но это еще не все! Мистер Каттерфельто произносит какое-то заклинание, и у кошки отваливается пушистый хвост. А затем снова прирастает. Представляете?

– Представляю, – мрачнеет Тикнес. – А микстуру доктора Баттоса вы не приобрели?

– Нет, – растерянно говорит Энн. – Но за ней можно послать...

– Непременно пошлите. А также за «каптримантическим Ничто». Оно мне крайне необходимо.

– Зачем? – испуганно шепчет Энн, заглядывая в глаза мужа.

– Я вылью микстуру в глотку этого вашего Каттерфельто, чтобы отбить вкус к английскому пиву, силой «каптримантического Ничто» обращу марокканскую кошку в крокодила с хвостом, испускающим искры, суну ему в пасть фокусника и велю свирепому, как сама смерть, русскому богатырю одним дуновением зашвырнуть все, что после этого останется, если не в Сибирь, то хотя бы на Ямайку!

Тикнес в изнеможении откидывается на спинку кресла. Лоб его покрывается испариной. Энн в растерянности теребит алмазную подвеску.

– Может, вызвать доктора? – неуверенно говорит она.

– К черту доктора! – рычит он. – Меня огорчает, что леди Тикнес посещает непристойные зрелища!

– Так вы просто сердитесь! – обрадованно восклицает Энн, присаживаясь на подлокотник кресла.

– А вы подумали, что я спятил?

– Я думаю, что вы несправедливы. Ничего непристойного в этом зрелище не было. Представление посещает благородная публика. Мистер Каттерфельто весьма остроумен и образован.

– Образован?! – Тикнес едва не задыхается от возмущения.– Да он разбойник с большой дороги! Висельник вроде Макхита[7]! И он, и Кемпелен, и Кирхнер, и десятки других оборванцев!

– Не судите так строго, Филипп. Это артисты. Они зарабатывают на жизнь нелегким трудом. Есть, конечно, среди них и проходимцы. Но многие не лишены самых неожиданных талантов. Они развлекают публику и, я бы сказала, способствуют просвещению. Мистер Твисс считает...

– Не говорите мне про Твисса! – обрывает жену Тикнес. – Мнит себя писателем, а занимается черт знает чем. Где это слыхано, чтобы джентльмен, как свинья, в соломе копался? Видите ли, он из нее бумагу делает[8]! Писать ему надо сначала научиться!

– Ради бога, не волнуйтесь, Филипп, – целует его в лоб Энн.– Вы себя совсем не бережете. Сердитесь по пустякам. И вообще, Лондон вам противопоказан. Пора возвращаться в Бат. И по детям я скучаю... Пойду распоряжусь насчет ужина.

– Пришлите ко мне Эда, – неожиданно успокаивается Тикнес.

– Принесите в мою спальню бутылку белого портвейна, – говорит он вошедшему слуге, – и передайте леди Тикнес, что ужинать я не буду.

Если уж моя собственная жена попала под чары этих прохвостов, то кому, как не мне, дать им по рукам? – думает Тикнес, поднимаясь по лестнице.

– Ямайка! – доносится металлический голос снизу.


Император Иосиф просматривает утреннюю почту. Он начинает с «Винер цайтунг». Император интересуется театром, светской хроникой, торговлей. Его внимание привлекает странное объявление: некто Ортнер продает шахматную машину за 1000 гульденов. Иосиф отчеркивает газетные строки чернилами и вызывает секретаря.

– Есть ли новые известия о Кемпелене?

– Да, ваше величество, в основном венгерские публикации. Я подготовил краткую сводку.

– Читайте.

Секретарь раскрывает сафьяновую папку.

– «Национальный Плутарх» со ссылкой на английские источники сообщает, что Лондон восхищен несравненным талантом Кемпелена, сумевшего проникнуть в тайны мышления и создать некое подобие неодушевленного разума. Английское издание книги фон Виндиша о шахматном автомате было раскуплено за несколько дней. Демонстрация машины вызывает неслыханный интерес. Знаменитые английские ученые, отмечает «Венгерский вестник», предаются великому изумлению, наблюдая за одним из самых чудесных автоматов нашего века. Господин фон Кемпелен заявил, что высокая оценка его изобретения в Англии значит для него больше, чем мнение всего остального мира.

– Кемпелен достойно представляет нашу империю, – произносит Иосиф. – Дайте ему знать, что мы довольны. Но скажите, что означает это объявление в «Винер цайтунг»? – указывает он на газету.

– Оно меня тоже озадачило, я навел справки. Господин Ортнер часовых дел мастер, человек весьма почтенный, проживает на Пратере. Прикажете доставить его в Хофбург?

Иосиф макает перо в чернильницу и жирным крестом перечеркивает объявление.

– Хватит с нас одного великого изобретения. И поторопитесь, у Кемпелена много завистников. Вы меня поняли?

– Понял, ваше величество, – наклоняет голову секретарь.

Старинный шахматный автомат, обнаруженный в 1945 году в подвале венского дома на Пратере. Выдавался за один из вариантов автомата Кемпелена

Объявление некоего господина Ортнера о продаже шахматного автомата за 1000 гульденов было помещено в газете «Винер цайтунг» №21 за 1784 год и больше не повторялось. Что это, мистификация или новое «изобретение»? Ведь первые подражания кемпеленовскому автомату появились лишь через 15 лет, причем не в Австрии, а во Франции и Германии. История эта покрыта, как говорится, мраком неизвестности, но рискнем описать ее продолжение, высказав спорную, но в общем-то логичную догадку.

В 1945 году, после окончания Второй мировой войны, Макс Ами, французский солдат из союзнических оккупационных войск, находясь в Вене, обнаружил в подвале разбомбленного дома на Пратере фигуру турка-шахматиста с ящиком и механизмом. В Париже, куда он привез свой трофей, турок выдавался за один из вариантов кемпеленовского автомата, хотя ни своим внешним видом, ни тем более устройством на оригинал не похож. Режиссер Луи Бунель снял о нем коротенький документальный фильм, два кадра нам удалось разыскать. Механизм, судя по его расположению, был чистым камуфляжем, а передвижение фигур на шахматной доске производил скрытый в механизме оператор своими же руками, продетыми в рукава халата.

В 1989 году австрийские журналисты Брижит Фельдерер и Эрнст Штрохаль предприняли попытку встретиться с М. Ами, чтобы уточнить обстоятельства находки. Тот, однако, от беседы уклонился. Это, разумеется, ни о чем не говорит. Макс Ами – страстный любитель шахмат, автомат находился в его частном владении.

Не это ли изделие предлагал читателям «Винер цайтунг» господин Ортнер в 1784 году? Не было ли оно попыткой враждебных Кемпелену сил скомпрометировать его собственный автомат? И не потому ли подделка исчезла в тот самый момент, когда Кемпелен прославлял своим изобретением австрийскую империю в чужеземных странах?



[1] Известная французская актриса.

[2] Автор ряда книг, разоблачающих иллюзионистов.

[3] Одно из двух государств в «Стране лилипутов», под которым Д. Свифт подразумевает Францию.

[4] Общественное мнение, молва (лат.).

[5] На крышах Вестминстера гнездилось множество ворон, они были «приписаны» к парламенту, на их кормежку выделялся 1 фунт стерлингов в год.

[6] О писателе Филиппе Тикнесе (1719-1792) уже сказано достаточно. Можно лишь добавить, что он написал 25 книг, среди которых наибольшей известностью пользовались его воспоминания о жизни в Америке и на Ямайке. Жена Тикнеса Энн была композитором, не особенно выдающимся, но все же… О женской эмансипации тогда еще слыхом не слыхивали.

[7] Разбойник, главный персонаж в популярной сатире Д. Гея «Опера Нищего» (1728).

[8] Твисс занимался производством бумаги из соломы, однако, в конце концов, разорился.