Одиссея шахматного автомата. Сотворение легенды
Главы из романа известного журналиста и писателя Виктора Хенкина
ПРОЛОГ
В один из августовских дней 1809 года Наполеон играл в шахматы со своим адъютантом генералом Раппом. Австрийская кампания подходила к концу, мирные переговоры затягивались, и французский император томился от скуки в пустынном Шенбруннском дворце, ставшем его резиденцией.
– Фридрих Второй, – сказал он, переставляя всадника с коротким мечом, – не одобрил бы ваших действий, генерал. Вы забываете о флангах.
– Фланги защищает инфантерия, сир. Пока она выстроена в каре, ей не страшна конница, другое дело картечь...
– Пожалуй, – согласился Наполеон. – Но в шахматных армиях такого оружия не существует.
– Слышал я еще в египетском походе, – заметил Рапп, – будто шахматную игру придумали индийские мудрецы, тогда не было артиллерии.
– Зато были боевые слоны, вспомните Ганнибала.
– Во Франции шахматных слонов почему-то называют шутами.
– Бурбоны всегда приближали к себе дураков.
– Они питали слабость и к дамам, – усмехнулся генерал, выводя ферзя.
– И дамы не избежали своей участи. Однако мы играем не дамами и не шутами. Шахматная игра отображает отнюдь не придворные интриги, а войну, и решать ее нужно по правилам военного искусства.
– Филидор утверждал, что главное в шахматах – пешки.
– Это все от Руссо и наших доморощенных энциклопедистов. Однако плох тот полководец, кто жертвует фигурами ради пешек. Я бы, не колеблясь, отдал все пешки за моего храброго Ланна...
Некоторое время играли молча. Наполеон рассеянно передвигал фигуры, о чём-то размышляя, Рапп старался изо всех сил, чтобы не поставить своего августейшего партнера в безвыходное положение. Первым заговорил император.
– Какой-то главный принцип в этой игре должен все же существовать. Помнится – тогда я еще учился в Бриене, – в Париже объявился шахматный автомат, о нем писали в газетах. Побеждал лучших наших игроков. Потом, в кафе «Режанс», мне рассказывали, что он каким-то образом попал к Фридриху.
– В Сан-Суси нам еще доведется побывать, – со значением произнес Рапп.
Наполеон с любопытством посмотрел на генерала.
– Так далеко не рассчитывают даже лучшие шахматисты. А вот на автомат хотелось бы взглянуть.
– Я наведу справки, ваше величество! – встрепенулся Рапп.
Император молча кивнул и поднял глаза на рослого адъютанта. Старый солдат, два десятка ранений, немолод уже, а как браво держится! И ему, Наполеону, скоро стукнет сорок... Откуда-то из глубины всплыл образ юной Марии. Кольнуло под сердце – почему не едет? Заныла раненая нога... Он тоскливо обозрел положение на доске, и ему не захотелось доигрывать партию.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕНА
СОТВОРЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ
Мария Терезия собой недовольна. Не стоило проявлять любопытство. Ну, слушаются рыбки этого французишку... И пожар на кораблике – эка невидаль! Встречались штучки и позанятнее. Механические человечки, например. Они даже писать умели. Помнится, Кнаус долго и непонятно объяснял их устройство. Но то – фон Кнаус, дворянин, человек благовоспитанный. А этот невежа заладил, как попугай: магическая сила, магическая сила... Дурацкие фокусы!
Императрица сидит за письменным столом и рассеянно перебирает бумаги. Ей уже за пятьдесят. Резко обозначен второй подбородок. Губа отвисает, как у всех Габсбургов в минуты досады. Пелетье, иллюзионист из Парижа, не на шутку заинтриговал ее своими трюками. Она никак не может сосредоточиться.
За окном спокойное августовское утро. Солнечные блики пробивают густую зелень деревьев и, превращаясь в веселых зайчиков, гоняются друг за другом по настенному гобелену. На гобелене, прижав непомерно большие уши, скачет еще один заяц. Но ему не до веселья. Две длинномордые борзые с тонкими, как у балерины, талиями жадно дышат за его спиной.
Мария Терезия листает бумаги. Какие у нее на сегодня дела? Ах, да! Мария-Антуанетта... Бедняжка, ей нет и пятнадцати. А Людовик, говорят, туп и ленив. Зато невеста – хоть куда. Она этими французами повертит... Колье, конечно, восхитительное. Да и цена немалая! Придется все же купить, Париж стоит мессы... А это что? Прусский посол просит об аудиенции. Опять Фридрих что-то затеял. Фельдфебельский отпрыск. Терпеть она его не может! Покойный Франц с ним тоже не ладил. Теперь все легло на ее плечи...
Взгляд задумчиво скользит по гобелену. Интересно, а спасся бы заяц, если бы француз наслал на собак молнию? Она пытается представить, как бы это произошло. Солнечные лучи на мгновение сливаются в огненный бич. Борзые вспыхивают, как кораблик. Мария Терезия зажмуривается. Пресвятая Дева! Наваждение какое-то. Лезет в голову всякая чепуха... И рука сама тянется к шнуру.
Радостно трепещет разбуженный колокольчик. В дверях застывает сухопарая фигура барона Нэни.
– Чем занимается Кемпелен?
– Он в Прессбурге, ваше величество.
– Пусть едет в Вену!
Шел 1769 год. Над миром витал дух просветительства. Великие ученые дарили человечеству великие мысли. Европой правили просвещенные монархи. Но до просвещенности было далеко. Знание соседствовало с невежеством, роскошь – с нищетой, закон – с бесправием.
Уже существовала космогоническая гипотеза Канта, Бюффон закладывал грандиозное здание естественной истории Земля, Руссо размышлял о причинах социального неравенства, а на кострах инквизиции все еще пылали бессмертные творения Спинозы, Декарта, Вольтера, «Энциклопедия» Дидро и Даламбера – средоточие знаний и опыта.
Удивительным открытиям и изобретениям сопутствовали не менее удивительные обманы и заблуждения. Лавуазье превращал химию в точную науку, Франклин разрабатывал унитарную теорию электричества, Уатт конструировал паровые машины, а тысячи одержимых затворников тратили свою жизнь на поиски вечного двигателя, философского камня, эликсира вечной молодости.
Вера в беспредельные возможности разума уживалась с мистицизмом и суеверием, порождая авантюристов всех мастей – от «экспериментаторов натуральной магии» до «властителей царства тьмы». Толпы иллюзионистов бродили по Европе, демонстрируя блистательные, порой ошеломляющие трюки. Они использовали новейшие достижения науки и техники, а иногда и опережали их. Они жаждали богатства, славы, приключений, были искусными механиками, талантливыми артистами – истинными детьми своего века, когда шарлатанство граничило с гениальностью, а дерзость оплодотворяла мечту.
А пока Кемпелен мчится из Прессбурга в Вену. Степной воздух пьянит настоями трав. Сгорбившиеся деревушки отзываются в сердце затаенной болью. Когда-то сюда доходили куруцы, сражаясь за свободу Венгрии... Он задергивает шторку. Так спокойнее.
Он привык к дорогам. Вечно приходится куда-то трястись. То на соляные копи, то в Буду, то в Темешвар. Но чаще всего в Вену. Хорошо, что он едет в Вену. Господин Шульц, механик с Пратера, обещал присмотреть для него токарный станок. Чертовски дорого стоят нынче эти вещи!
Друзья удивляются: когда он выкраивает время для работы? Чудаки! Главная работа человека – думать. Вот и сейчас в его голове роятся десятки идей. И начнет он с канала. Императрица любит грандиозные проекты, хотя по обыкновению кладет их под сукно... И мысль уже течет широко и свободно, как величавые воды Дуная, красавицы реки, которую он мечтает обручить с ласковым Адриатическим морем.
Габсбургская монархия была огромным, богатым, но бестолковым государством. Сотканная из немецких, венгерских, чешских, словацких, итальянских и других земель, она не имела даже определенного названия и в официальных протоколах обозначалась неуклюжим выражением «Наследственные владения Дома Габсбургов». «Дом» брал свое начало с XII века, а «наследственные владения» образовались в результате завоевательных войн и сложных династических комбинаций.
Громоздкостью отличалась и пирамида верховной власти. Мария Терезия, эрцгерцогиня Австрии (примерно в ее нынешних территориальных пределах), была одновременно королевой Венгрии и Чехии, а ее супруг Франц I Стефан – императором Священной Римской империи германской нации. Это претенциозное и, в общем-то, искусственное образование, созданное еще в X веке германским королем Оттоном I, включало в себя как владения Габсбургов, так и многие самостоятельные государства, главным образом немецкие. С XV века титул императора могли носить только наследники Габсбургов по мужской линии. Но Карл VI (1685-1740), отец Марии Терезии, не имел сыновей, и ему пришлось приложить поистине титанические усилия, чтобы возвести на австрийский престол дочь, а зятю передать корону римских императоров. После смерти Франца I (1765) ее унаследовал старший сын Иосиф II, который стал также соправителем матери в делах Габсбургской монархии.
Многонациональное государство Габсбургов время от времени сотрясали волнения и восстания, но оно сохраняло прочность благодаря общим экономическим интересам народов Придунайского бассейна, их солидарности перед извечной угрозой турецкого нашествия. На протяжении трех столетий Австрия прикрывала Европу военным щитом, принимая на себя главные удары разбойничьей Оттоманской империи. Героическая оборона Вены в 1683 году вошла в историю как одно из самых кровопролитных сражений. Но во второй половине XVIII века турки уже не казались столь грозными, они все больше увязали в войнах с Россией, из которых самой для них неудачной была кампания 1758-1774 гг., развернувшаяся на Балканах, в Крыму и Закавказье – на суше и на море. «Я подпалила Турцию с четырех сторон», – писала Екатерина II после победы русского флота в Чесменском бою (1770).
Теперь главной заботой Габсбургов стало сохранение их владений в «европейском доме», где роль «архитектора перестройки» взял на себя прусский король Фридрих II с его непомерными аппетитами. Хотя Королевство Пруссия (до 1701 г. – Курфюршество Бранденбург) входило в состав Священной Римской империи, ее правители из династии Гогенцоллернов с этим ничуть не считались и боролись с Габсбургами всеми доступными средствами, в том числе и военными. Развязанные Фридрихом II конфликты переросли сначала в так называемую войну за Австрийское наследство (1740-1748), а затем в Семилетнюю войну (1756-1763) и позволили Пруссии заметно расширить свою «жилплощадь», не в последнюю очередь за счет Габсбургов. Борьба шла и за влияние в мелких немецких княжествах, коих по всей Германии насчитывалось более трехсот, не считая вольных имперских городов. И уже не столько турок, сколько коварного Фридриха опасались австрийские монархи. «Это гений, – сказал Иосиф после встречи с прусским королем в 1769 году, – говорит он чудесно, но в каждом слове его проглядывает плутовство». «Плутовство» подкреплялось весомыми аргументами: Пруссия держала под ружьем прекрасно вышколенную многотысячную армию.
Застарелая вражда с Францией создавала угрозу и рейнским владениям австрийских императоров. Но здесь Марии Терезии удалось разыграть любимую габсбургскую карту – она сосватала свою юную дочь Марию Антуанетту за наследника французского престола, будущего короля Людовика XVI, породнившись таким образом с Бурбонами.
Опасности, со всех сторон подстерегавшие Австрию, заставили ее искать сближения с Россией. Они уже были союзниками в войне с Турцией (1735-1739) и в Семилетней войне против Пруссии, однако на сей раз переговоры осложнялись взаимной неприязнью двух императриц. Добропорядочная Мария Терезия открыто осуждала Екатерину за ее любовные связи, а та платила австрийской императрице язвительными насмешками насчет отсутствия «желающих». Только Иосифу с его умом и тактом удавалось сглаживать отношения между Веной и Петербургом, переводя их в русло государственных интересов. В конце концов, обе столицы сошлись на разделе Польши (1772), пригласив в свою компанию и третью – Берлин. Таково было в общих чертах геополитическое положение империи Габсбургов во второй половине XVIII века. Да и вся Европа жила в тревожном ожидании грядущих событий. «Государь, брат мой...», «Государыня, сестра моя...», – рассыпались во взаимных любезностях коронованные правители. Но монархи друг другу не доверяли, и были правы. Еще не зажили обиды, нанесенные кровопролитной Семилетней войной, еще носили следы бомбардировок города, еще бродили по дорогам бездомные калеки, а в солдатских казармах уже снова грохотали барабаны, и штабные карты пестрели жирными стрелами превентивных ударов. Зыбкое равновесие держалось на тайных союзах, столь же непрочных, как и государственные границы.
Марию Терезию с детства готовили к власти, она получила истинно мужское воспитание. По-своему неглупая, рассудительная, энергичная, но, в общем-то, недалекая женщина, императрица умела окружать себя умными людьми и прислушиваться к их советам. Необходимость в радикальных реформах назревала давно, и Мария Терезия приступила к их осуществлению. Были изданы законы, направленные на усиление центральной власти, укрепление армии, упорядочение финансов, поощрение промышленности, торговли. Но производительные силы страны приходили в движение крайне медленно. Общественное развитие Австрии еще не созрело для решительных перемен. Деловая активность была невысока даже в столице. Вена привыкла жить музыкой, театрами, легкомысленными развлечениями. Вот идиллическая картина тех времен: император Франц играет на скрипке, императрица Мария Терезия поет, аккомпанируя себе на клавесине, а их юная дочь Мария-Антуанетта танцует менуэт...
Страна нуждалась в предпринимателях, инженерах, ремесленниках, а рождала артистов. Стране нужны были ученые, изобретатели, механики, а она выдвигала музыкантов. Но зато – каких! Кристоф Виллибальд Глюк, Йозеф Гайдн, Вольфганг Амадей Моцарт – эти имена стали гордостью всего человечества. Классическая школа, созданная и выстраданная австрийскими композиторами, на многие поколения определила пути музыкального творчества.
Кемпелен не посвятил себя музыке, он стал смелым инженером, неутомимым изобретателем, искусным механиком, словом, тем человеком, которых так не хватало империи. Образ его, преломившись в кривом зеркале истории, дошел до нас искаженным, гротескным. Давно пора восстановить справедливость. В ряду выдающихся людей XVIII века Фаркаш Кемпелен должен занять достойное место.
Итак, Кемпелен в Вене. Мария Терезия встречает его вопросами. Что нового в Прессбурге? В Банате? Какие у него планы?
Кемпелен деловит, лаконичен, собран. Благодарю вас, ваше величество. Прессбург процветает. Банат возрождается из пепла. Планы? Пора, решает Кемпелен. Атака – лучшая защита. Как в шахматах. И он излагает проект канала. Морской порт. Флотилия. Пристани.
– И Адриатика плещется у ваших ног, – эффектно заключает он.
– А деньги? – спрашивает императрица.
С этим похуже. Но Кемпелен полон оптимизма. Он говорит о новой налоговой реформе. Казна должна пополниться.
– А армия? – продолжает Мария Терезия. – Вы же не хотите, чтобы нас проглотили турки?
Кемпелен этого не хочет, но он хочет, чтобы был сооружен канал. И красочно рисует перспективы. Торговля. Развитие мануфактур. Рост доходов. Когда? Разумеется, в будущем.
– В будущем, – вздыхает императрица. Она вспоминает, во что обошлось колье для дочери. Деньги нужны сейчас.
Тема исчерпана. Кемпелен почтительно замолкает. К осечкам он привык. Но это не отказ. Подождем до лучших времен. Настроение монархов переменчиво.
– А не могли бы вы, милейший Кемпелен, объяснить фокусы этого, как его там, Пелетье, что ли? – вдруг спрашивает Мария Терезия.
Вопрос нелепо повисает в воздухе.
Так вот из-за чего он мчался, загоняя лошадей!.. Кемпелен еле сдерживает улыбку.
Пелетье? Да, он о нем слышал. То ли естествоиспытатель, то ли иллюзионист, их нынче не разберешь. Рыбки? Ах, ваше величество, сущий пустяк! Рыбки деревянные, правда, сделаны весьма искусно. Как живые. В головках у них кусочек железа. А в рукаве у фокусника спрятан магнит. Вот рыбки и плывут за его рукой. Пожар на кораблике? Проще простого. Лейденская банка. Ну, такая фляга с химическим раствором. Опаснейший снаряд! Словом, электричество. Искусственная молния.
Пелена таинственности спадает с одного чуда за другим. Мария Терезия разочарована. Только-то? Вот уж поистине пустяк! А она мучилась, ломала голову...
Господи, думает Кемпелен, и эту женщину Европа называет мужественной, а венгры окрестили «королем»! Народила шестнадцать детей, а сама любопытна и наивна, как ребенок. Да и француз хорош! Приехал с дешевыми трюками, словно в провинцию. Рыбки... Магнит... Магнетизм... И внезапно, как вспышка молнии в лейденской банке Пелетье, в воображении Кемпелена возникает пока еще расплывчатый, но дерзкий замысел.
– Ваше величество, я мог бы предложить вам нечто более интересное...
– А что это будет? – уже улыбается императрица. Неистощимая фантазия собеседника ей известна.
– Удивительная фигура.
Мария Терезия вспоминает покойного мужа. Франц очень любил заводные игрушки, даже сам мастерил их. Как жаль, что он уже далеко... Она горько вздыхает и становится строгой.
– Ловлю вас на слове, Кемпелен. Сколько времени вам понадобится?
– Полгода, ваше величество, – говорит он наобум, уже сожалея о своей горячности.
– Хорошо. Но знайте: я жду такую фигуру, которой никто и никогда не видел...
Кемпелен проходит через анфиладу комнат.
– Какой сегодня день? – спрашивает он у дворецкого.
– Суббота, 15 августа.
В эту ночь на дикой Корсике Литиция Буонапарте родила сына.
Кемпелен садится в карету.
– Куда прикажете? – оборачивается кучер.
– В Пожонь!
На современной карте Европы вы не найдете такого города. Когда в XIII веке Словакия подверглась немецкой колонизации, многие поселения переименовывались. Древняя Братислава стала Прессбургом. В Австрийской империи Прессбург был столицей Венгерского королевства, а венгры называли его Пожонь. Здесь 23 января 1734 года в семье Энгельберта Кемпелена родился мальчик, которого нарекли Фаркашем.
С раннего детства страстью Фаркаша была механика. Целыми днями возился он в своей комнате, разбирая все, что разбирается. Мастерил игрушки, читал о новых изобретениях. Прослушав курс лекций по философии и праву в Венском университете, юноша отправился в Италию, где изучал античную культуру, знакомился с искусством Ренессанса. Ему шел двадцать второй год, когда он возвратился на родину. Широко образованный молодой человек свободно владел восемью языками, мечтал посвятить себя науке. Как не хотелось ему служить в придворной канцелярии! Но то была воля отца, и Фаркаш подчинился.
Молодого Кемпелена приняли в Вене приветливо, но ему, как и полагалось, пришлось держать экзамен. В те времена в Австрии еще действовали законы Священной Римской империи, изложенные на латыни. С заданием перевести их на немецкий Фаркаш справился за несколько дней. Рецензенты не поверили глазам: сложнейший, запутанный текст был переведен безукоризненно. Вопрос о назначении решился незамедлительно. Перед отъездом Кемпелен в числе других чиновников присутствовал на приеме в резиденции императрицы. Мария Терезия милостиво кивала молодым людям, зачисленным на государственную службу. Казалось, никто не был выделен особым благоволением. Но на одном назначении сохранилась собственноручная надпись императрицы: «Венгерская придворная палата много приобретет в лице молодого Кемпелена». Она не ошиблась.
Через год Кемпелен получил должность секретаря Венгерской придворной палаты, через два – чин придворного советника, вскоре стал инспектором, а затем управляющим соляной промышленностью, составлявшей имперскую монополию.
Ему не исполнилось еще и тридцати, когда Мария Терезия назначила его своим эмиссаром в Банате. Эта юго-восточная область вошла в состав Габсбургской империи в 1713 году после войны с Турцией. Через двадцать лет она вновь подвергалась нападению, но осталась за Австрией. Край был разорен, повсюду орудовали разбойничьи шайки. Кемпелен решительно взялся за дело. За ним охотились, он попадал в засады, участвовал в стычках. В короткий срок восстановив законность, он начал приводить в порядок рудники, возрождать ремесла, торговлю, а пустующие земли предложил заселить венгерскими крестьянами. Императрица дала согласие. Среди тех, кто принял землю из ее рук, она рассчитывала найти оплот на юго-восточных границах государства. За десять лет наделы в Банате получили 40 тысяч венгерских семей.
Таланты и усердие своего придворного советника Мария Терезия сумела оценить по достоинству. Он был посвящен в рыцари Священной Римской империи, затем стал наследственным бароном де Пазманд и именовался теперь Вольфгангом фон Кемпеленом. Под этим именем он вошел в историю.
Анна Мария старается не беспокоить мужа. Вот уже несколько месяцев Фаркаш поглощен какой-то работой, и она не пристает с расспросами. Придет время – сам расскажет. Вообще-то он не любит распространяться о своих делах. Буркнет что-нибудь неопределенное – понимай как знаешь. В последние дни к нему и вовсе не подступиться. Поднимается чуть свет – и в мастерскую. Даже обед туда носят. Слуги рассказывают: господин точит, сверлит, а Антон плотничает. Антон ей нравится. Он уже давно мужу в работе помогает, совсем своим стал. Вот и сейчас вместе за столом сидят. Хорошо хоть ужинают по-человечески.
– А не пропустить ли нам по стаканчику доброго старого вина? – говорит Кемпелен, окидывая взглядом царство снеди.
Первозданной свежестью дышат ломтики козьего сыра, призывно зеленеют корнишоны, ароматно дымится гуляш...
Кемпелен сидит в шлафроке, скрестив под столом длинные ноги. Взлохмаченные волосы мечтают о гребенке, залысины подчеркивают высокий лоб, глаза смеются и не смеются.
– А что, есть повод? – спрашивает Анна, уловив какой-то скрытый смысл в интонации мужа,
– Повод? Ну, конечно же! – обрадованно восклицает Кемпелен, будто давно подыскивал нужное слово. – День рождения!
– Уж не твой ли, Антон?
Антон качает головой и смущенно ерзает на стуле, не зная, куда деть большие, в ссадинах, руки. Кемпелен беззвучно смеется.
– Ничего смешного не вижу! – притворно обижается Анна, сдвигая тонкие брови.
– Антон позабавил. Головой мотает, как тот...
– Кто?
– Тот, кто родился.
– О ком это вы?
– О том, кто наверху.
– А вы случайно не того?..
Анна крутит пальчиком у виска.
– Гм-м, вопрос, может, и уместный... Но сегодня у нас, в самом деле, день рождения.
– Перестаньте меня разыгрывать! – машет рукой Анна. Семь лет они женаты, а она никак не свыкнется с манерой мужа – шутит он или говорит всерьез.
– А мы вовсе и не разыгрываем. Напрасно, что ли, в мастерской пропадаем! Вот кое-что и сотворили. Ведь сотворили, Антон?
Антон пожимает плечами.
– Нет, ты скажи
– Чертовщину сотворили, вот что! – выпаливает Антон.
Анна укоризненно смотрит на мужчин.
– Антон пошутил, – невозмутимо продолжает Кемделен. – Мы создали человека.
В нашем доме ничему удивляться не следует, думает Анна. Тереза-то еще под стол пешком ходит, а отец ей таких игрушек намастерил, что весь Пожонь глазеть сбегается. Одни, как зайцы, прыгают, другие мычат, как коровы. Но человек...
– Что ж вы новорожденного не покормите? Наверное, проголодался, бедняжка, – произносит она елейным голоском.
Мужчины переглядываются.
– Недурная мысль... Позовем его, Антон?
– Не пойдет.
– Тогда отправимся к нему сами. Как это у них водится? «Если гора не идет к Магомету...»
– Может, не стоит?
– Нет уж, – капризно возражает Анна, – сами начали!
– Хорошо, – решает Кемпелен, беря свечку. Кто-то должен быть первым...
Они поднимаются по лестнице. Кемпелен долго возится с ключом, отпирая мастерскую. Анна уже понимает, что это не шутка. Гулко стучит в груди молоточек. Что-то противное шевелится между лопатками.
– Входи же, Анна!
Глаза не сразу привыкают к полумраку. Вначале она различает, вернее, угадывает очертания знакомых предметов. Верстак, токарный станок, стол, заваленный чертежами... И вдруг неверный свет извлекает из глубины комнаты нечто, заставляющее вздрогнуть и прислониться к дверному косяку. Прямо на нее немигающим взглядом уставился призрак, которым ее пугали в детстве. Усилием воли она пытается прогнать видение, но оно не исчезает. Оно увеличивается в размерах и вот уже заполняет собой все пространство... Дурнота подступает к горлу, предательски подгибаются колени.
Кемпелен бросается к жене, подхватывая ее обмякшее тело.
– Уйдем отсюда, – шепчет Анна.
В столовой, оправившись от испуга, она с тревогой говорит мужу:
– Не нажить бы беды, Фаркаш!
Кемпелен и сам взволнован, но старается не подать вида.
– Успокойся, дорогая. Игрушка как игрушка. Вот покажу ее в Вене, а потом упрячу.
– Может, лучше не показывать?
– Не могу. Императрица упряма. Уж если что взяла в голову, не отступит. Да я и сам обещал...
– Когда поедешь?
– В среду.
– Храни тебя Господь! – И она осеняет мужа крестным знамением.
Зима 1770 года выдалась морозной. Февраль еще дышал северными ветрами, но в жарко натопленных залах Хофбурга было уютно и весело. Венский двор шумно развлекался, радуясь собственной беззаботности. Устраивали концерты, слушали итальянские оперы, играли в карты; в моду входил пикет. Бывал во дворце и Кемпелен, приехавший из Прессбурга. Мария Терезия делала вид, что забыла о его обещании, но однажды не выдержала и будто невзначай спросила: «Где же сюрприз?» – «Если вашему величеству угодно...» Ее величеству было угодно.
Смеркается. Туман бесшумно крадется по венским улочкам. Голые деревья скребут небо. Серая громада Хофбурга притаилась дремлющим драконом.
Цокот копыт разрывает тишину. Во внутренний дворик въезжает карета. Слуги выносят громоздкий ящик, осторожно поднимают его по лестнице, укрывают в боковой комнате.
А из смежного зала уже доносится музыка. Все в сборе, ожидают императрицу. Приглашены только близкие к трону, но и их набралось порядком. Светские разговоры. Что дают в «Кертнерторе», «Ан дер Вин»? Стоит ли приглашать в Вену Лессинга? Не шарлатан ли доктор Месмер, лечащий больных магнетизмом? Склоняется и имя Кемпелена: каков хитрец, делает карьеру!
Но вот музыканты опускают смычки, церемониймейстер хорошо поставленным голосом возвещает о появлении царственных особ. Марию Терезию сопровождает старший сын Иосиф, эрцгерцогини. В зале легкое движение, поклоны, реверансы, шелест платьев, вееров.
Над двумя тронами – символы высшей власти. Мария Терезия восседает под чешским и венгерским гербами, над Иосифом распростер крылья римский орел. Императрица подает знак: можно начинать.
Вперед выходит Кемпелен. Он выглядит торжественно-строгим. Малиновый камзол с золотым шитьем плотно облегает плечи. Кружевной пеной колышется пышное жабо. Глаза горят бесовским огнем.
– Ваше величество! Я выполнил повеление и сделал машину, какой еще не было на свете.
Распахиваются двери. В зал медленно ввозят странное сооружение. Оно задрапировано пурпурным покрывалом и напоминает памятник перед открытием. Оно катится на роликах, как клавесин, и останавливается неподалеку от трона. Театральным жестом Кемпелен ловко сдергивает тяжелую ткань.
За небольшим деревянным сундуком сидит турок, облаченный в яркий восточный наряд. Его голова, покрытая тюрбаном, чуть опущена, глаза уставились на шахматную доску с массивными фигурами. Белыми и красными. Правая рука лежит на сундуке, левая сжимает длинную тонкую трубку. Кажется, турок вот-вот примется ее раскуривать. Но турок недвижим. Это кукла. Манекен.
– Фигура играет в шахматы! – торжественно объявляет Кемпелен, оглядывая собрание.
– Но с кем? – раздается иронический голос герцога Сальм-Сальма. – Сама с собой?
– С любым, кто отважится.
– Это немыслимо!
Мария Терезия изображает улыбку.
– Господа, кто примет вызов?
От дальней колонны отделяется молодой человек в синем камзоле.
– Если ваше величество позволит...
Мария Терезия кивает.
Молодой человек подходит к шахматному истукану. Слуги стоят, разинув рты. Они забыли о своих обязанностях. Кемпелен подвигает стул.
– Турецкий паша ждет своего противника!
– Кто это? – нагибается к соседке князь Кауниц, да так резко, что едва не врезается носом в глубокое декольте.
– Сын графа Кобенцля, – шепчет дама.
Кемпелен отбирает у турка трубку, подкладывает под его руку подушечку из красного бархата, достает узорчатый ключ, вставляет его в переднюю дверцу, заводит пружину.
Турок оживает! Голова его начинает поворачиваться из стороны в сторону, словно оглядывая доску. Он медленно поднимает левую руку, захватывает королевскую пешку, переносит ее на два поля и вновь замирает в ожидании.
Герцог Сальм-Сальм вскакивает с места. Иосиф поглаживает эфес шпаги. Пухлые пальцы Марии Терезии впились в подлокотники трона. Придворный этикет угрожает дать трещину. Церемониймейстер зажмуривается.
Кобенцль сохраняет спокойствие, но его выдают руки. Он теребит галстук, долго не решается выбрать ответный ход.
Пламя стоящей на сундуке свечи вздрагивает при каждом движении механической руки, подчеркивая фантастичность поединка. Слышатся легкий стон пленной пружины, скрежет узлов, сочленений. Все взоры прикованы к турку. Его деревянное лицо лишено мысли. Это кукла, отталкивающая и притягивающая своей бесстрастностью. Но кукла играет в шахматы! Как человек. Как Кобенцль.
Турок играет быстро. Он почти не задумывается над ходами. Молодой граф с изумлением смотрит на деревянного соперника. Да у него самого руки как деревянные. Капли холодного пота выступили на лбу. На десятом ходу он оставляет под ударом слона. Турок на мгновение замирает.
– Смотрите, машина думает! – срывается на крик чей-то голос.
Его преосвященство кардинал неодобрительно хмурится. Мария Терезия перехватывает тяжелый взгляд князя церкви. На миг и она теряет самообладание.
– Господи, что же это?.. Кемпелен, вы – колдун!
Зал дрожит натянутой тетивой. Карающая стрела готова пронзить оборотня. Вот-вот прогремит небесный гром, серный дым окутает стены дворца, разверзнется земля, и тот, кто выдавал себя за Кемпелена, исчезнет в преисподней...
Но ничего не происходит. Кемпелен стоит, как и стоял, заложив руки за спину, высокий, поджарый, чуть насмешливый.
Турок снимает с доски слона и три раза кивает головой. Кобенцль вопросительно смотрит на изобретателя.
– Это означает, что вам шах, – говорит Кемпелен. – И мат, – добавляет он с извиняющейся улыбкой.
Молодой граф резко поднимается со стула. Краска заливает лицо. Под пудреным париком оно выглядит пунцовым.
– В сундуке спрятан человек! – гневно восклицает он.
Одобрительный гул. Зрители словно очнулись ото сна. В колдовство больше не верят. Найдено объяснение. Обман. Детский фокус.
Кемпелен молча подходит к сундуку, распахивает дверцы, поворачивает его во все стороны, провозит по залу для обозрения. В правом отделении – зияющая пустота, левое заполнено колесиками, передачами, цилиндрами. Механическое чудо безупречно.
Представление окончено. Слуги увозят фигуру. Мария Терезия покидает собрание. Проходя мимо Кемпелена, императрица шутливо грозит ему пальцем:
– Жду вас завтра, волшебник!
Иосиф прячет снисходительную улыбку.
Сверкая белоснежными плечами, юностью и бриллиантами, перед Кемпеленом возникает Мария-Антуанетта.
– Я расскажу о вас в Версале!
Монаршая милость – сигнал к восхвалению. Придворные окружают героя. Отовсюду слышатся поздравления: гениальное изобретение, высочайшее искусство, торжество науки! Звучат имена Архимеда, Леонардо, Ньютона... Пожилые сановники понимающе кивают головами: механика! Молодые вельможи бросают завистливые взгляды: какой успех! Благородные дамы держатся поодаль: бог знает, чем все это закончится...
Разговоры тонут в звуках менуэта. Слуги разносят напитки. Игроки спешат к ломберным столикам. Дамы и кавалеры выстраиваются парами, плавно двигаясь в такт льющейся мелодии.
Стараясь не привлекать к себе внимания, Кемпелен пробирается к выходу. Он не видит, как тучный прелат в лиловой сутане встречается взглядом с бледным молодым человеком, затерявшимся в толпе придворных. Молодой человек по-кошачьи мягко склоняется в почтительном поклоне. Над его левой бровью перезрелой вишней выступает родимое пятно.
Почему Кемпелен избрал предметом своих таинственных экспериментов шахматы? Чем вообще были шахматы во второй половине XVIII столетия?
Благородной игрой, воспетой поэтами и мудрецами, приятным досугом, страстным увлечением одиночек. Искусство игры в шахматы высоко ценилось нашими предками, но сама игра еще не вышла из младенческого возраста и нетвердо держалась на ногах. Представления о законах, которым она подчинялась, были наивны, знания – ничтожны. Шахматисты блуждали в дремучем лесу иллюзий, общий уровень игры был крайне низок.
Да и мастеров можно было пересчитать по пальцам. Большие расстояния, плохие дороги, неудобный транспорт ограничивали и без того непрочные международные связи, которые к тому же постоянно прерывались пограничными шлагбаумами и войнами. Длительное путешествие ради шахматных встреч могли позволить себе только состоятельные люди или шахматные дон-кихоты. Многие талантливые игроки, не имея достойных партнеров, варились в собственном соку, прозябали в безвестности.
Но, несмотря на все препоны, шахматы настойчиво пробивали себе дорогу, как ростки из-под камня. «Королевская игра» перестала быть игрой королей. Она перешагнула высокие стены дворцов и все решительнее завоевывала место в жизни людей. В разных городах и странах создавались шахматные кафе, клубы, собрания. Выходили книги.
Широкой известностью пользовалась так называемая «Парижская тетрадь» Джоаккино Греко (1600-1634), прозванного Калабрийцем (по области в Италии, откуда он был родом). Увидевшая свет в Лондоне (1656) уже после смерти автора, она затем переиздавалась на французском, немецком и голландском языках и почти сто лет служила учебным пособием по шахматам в европейских странах. Популярной была книга сирийца Филиппа Стаммы, вышедшая в Париже в 1737 году под весьма претенциозным названием: «Опыт шахматной игры, содержащий правила, чтобы хорошо играть и добиваться выгоды посредством тонких ходов, которые можно назвать секретом в этой игре». Книга содержала 100 позиций, в которых сторона, на первый взгляд терпящая бедствие, достигала выигрыша неожиданной комбинацией.
Но всех превзошел Франсуа Андре Даникан Филидор (1726-1795), сильнейший шахматист Европы и выдающийся композитор, один из создателей французской комической оперы. Его «Анализ шахматной игры» (Париж, 1749) произвел переворот в умах современников, помог расставить в безбрежном океане вариантов надежные маяки стратегических законов. Основополагающий принцип Филидора «Пешки – душа шахмат» стал девизом для нескольких поколений шахматистов. За сто последующих лет книга выдержала более 40 переизданий, была переведена почти на все языки мира. На русском она увидела свет лишь в двадцать первом веке.
В Венгрии, где родился и жил Кемпелен, умение играть в шахматы считалось признаком хорошего воспитания. Первая книга о шахматах на венгерском языке вышла в 1759 году в Буде и называлась «Правила королевской шахматной игры». На 37 страницах небольшого формата анонимный автор знакомил своих соотечественников с азами древней игры. Единственный уцелевший экземпляр хранится в Будапештской библиотеке имени Сеченьи.
Первая книга о шахматах на венгерском языке, изданная в Буде в 1755 году
Административным и культурным центром Венгерского королевства в XVIII веке был Пожонь. Антал Фабер, первый венгр, писавший о шахматистах, сохранил для истории имена лучших пожоньских игроков, современников Кемпелена. Это Лукаш, Воглер, Абафи и польский еврей Шах-Давид, прозванный так за успехи в игре. Сильнейшим, однако, считался профессор Юркович.
Что Кемпелен был хорошо знаком с шахматами, сомневаться не приходится, иначе мысль о шахматном автомате ему бы вообще не пришла в голову. Да и многие реквизиты демонстрации, дошедшие до нас реплики и высказывания самого Кемпелена характеризуют его как весьма эрудированного шахматиста. Не исключено, что во время своего путешествия по Италии (1753-1755) он встречался со знаменитыми моденскими мастерами Эрколе дель Рио (ок. 1720-1800), Джамбатистой Лолли (1698-1769) и Доменико Лоренцо Понциани (1719-1796); его путь на родину пролегал через герцогство Модена.
Впрочем, не будем делать из Кемпелена гроссмейстера. Чтобы определить особое место шахмат среди других игр, не нужно было обладать высоким мастерством, шахматы издавна считались «пробным камнем для ума», как о них устами своей героини отозвался в драме «Гец фон Берлихинген» великий Гёте.
Продолжение следует.
Командный чемпионат азиатских городов
