Александр Бах: После общения с Талем мне понятно, что такое талант

Юбилейное интервью шахматного организатора, опубликованное в журнале «64» № 11/2014

19 октября 2014 года известному шахматному организатору, исполнительному директору РШФ в 2003-2010 годах, а ныне советнику президента РШФ Александру Григорьевичу Баху исполнилось 75 лет. С юбиляром побеседовал Владимир Барский.

– Александр Григорьевич, все шахматисты вас знают, но в то же время о вашей жизни мало что известно…

– Это естественно, поскольку я – не публичный человек.

– Вы были очень дружны с Михаилом Талем. Детские годы провели в Риге?

– Я родился в Риге в 1939 году. Во время войны наша семья была в эвакуации, а потом мы вернулись. В 1959 году я поступил в Ленинградский государственный университет (ЛГУ) и переехал в Ленинград. Там прошли студенческие годы, когда я больше всего увлекался шахматами. Там появились новые шахматные друзья, там я познакомился с Карповым, с Фурманом, с Сосонко и другими.

– С Талем вы познакомились в Риге?

– Да. Я занимался во Дворце пионеров, чуть позже Таля, но всё время за ним следил. Мы познакомились в 1957 году, когда он впервые стал чемпионом СССР, и вскоре стали друзьями. Я очень часто бывал у него дома.

– Какое впечатление производил молодой гений?

– Совершенно феноменальное! Я был просто в шоке. Он демонстрировал такие вещи!.. Причем шутя, легко! Играл он искрометно, было очень интересно наблюдать.

Через пару месяцев после того, как Таль впервые стал чемпионом Союза, у него очень сильно заболел отец и, к сожалению, скончался. Его отец был крупный врач, главный невропатолог Латвии. На Таля его кончина произвела настолько сильное впечатление, что он даже некоторое время не мог ходить. А в советские годы на майские праздники и на 7 ноября всегда проводились блицтурниры, в том числе и в Риге. В 1957 году рижский шахматный клуб находился в Старом городе, неподалеку от Домского собора. Помню, Таля привезли в клуб на машине, подняли на руках на третий этаж; он начал играть в первомайском блице, а я стоял и смотрел. Таль выиграл все 17 партий; в общем-то, тогда это был для него нормальный результат. После окончания мой товарищ, с которым мы занимались во Дворце пионеров, попросил Таля показать партии из этого блицтурнира. Он показал все 17 со всеми комбинациями, многие из которых остались за кадром. Это было нечто необыкновенное!

После этого турнира Таль пошел на поправку.

– Почему вы решили переехать в Ленинград? Рига ведь тоже крупный город.

– Я поступил в Ленинградский университет, престижный и сильный вуз, в Риге ничего подобного не было. Я даже в Москву пытался поступать, в физико-технический институт; по конкурсу я прошел, причем с хорошим результатом, но, к сожалению, не преодолел мандатную комиссию. После чего поехал в Ленинград и поступил на физический факультет ЛГУ.

– Вас больше увлекала физика, чем шахматы?

– В школе я увлекался точными науками и решил продолжить образование в этой области. Параллельно шли шахматы. Однако совместить их с учебой было очень трудно. Кроме того, я слишком поздно, лет в 12 научился играть в шахматы, и у меня не было больших амбиций. Просто играл в разных турнирах: например, в первенстве ленинградского «Буревестника», в первенстве Центрального дома офицеров Ленинградского военного округа. Как-то встретился в турнире с Ириной Левитиной, и удалось обыграть ее в проигранной позиции. По-моему, она тогда очень расстроилась.

– Ну вот, обидели девушку!

– Она к этому моменту была уже чемпионкой Союза. Это был 1972 или 1973 год.

– Общались тогда, главным образом, с ленинградскими шахматистами?

– Да. Много было друзей и знакомых: Фурман, Сосонко, Файбисович, Карасев, Несис, Чумаченко, Радашкович, Лукин, – с Андреем мы много с ним общались, в какой-то момент вообще жили в одном дворе.



Здесь же, в Ленинграде в 1967 году я познакомил Геннадия Сосонко с Михаилом Талем. Трое суток беспрерывного блица, и «Таль сказал: такой не подведет!»

– После переезда в Ленинград вы, наверное, жили в общежитии?

– Нет, я снимал комнату. А потом как-то удалось получить свою однокомнатную квартиру, и я ее потихоньку улучшал. За это время Карпов стал чемпионом мира, затем выиграл матч у Корчного в Багио и уговорил меня переехать в Москву. Начиная с 1980 года, я работал в ЦШК у Батуринского.

– Шахматисты вели богемный образ жизни? Любили, наверное, в карты играть?

– Шахматисты все разные. Скажем, Чепукайтис действительно очень любил и карты, и блиц. Но я не вел богемный образ жизни, поскольку учился в университете, на непростом факультете. И еще очень много времени проводил в шахматном клубе.

– После окончания вуза работали преподавателем?

– Да. Дело в том, что Ленинград наряду с Москвой был режимным городом, и чтобы там жить, нужна была прописка. И лишь потому, что я согласился работать преподавателем, мне давали временную прописку.

– Преподавали в вузе?

– Нет, в школе и на курсах подготовки к поступлению в вуз.

– Правда ли, что вы были репетитором у некоторых шахматистов и их детей?

– Нет. Если говорить о шахматном мире, то был только один такой случай – тоже с Левитиной. Она училась очень хорошо, окончила школу на одни пятерки и решила поступить в ЛГУ. Помню, 1 августа 1971 года меня попросили с ней встретиться. Ира вся в слезах: она думала, что письменный экзамен по математике написала на двойку. Мы с ней разобрали ее работу – она написана между тройкой и четверкой. Говорю: «Готовься к устному экзамену!» Она сидела у меня по шесть часов, готовилась сначала к экзамену по математике, а потом по физике. С Левитиной произошел типичный для того времени случай. Первая проверка экзаменационных работ была объективной, поскольку неизвестно было, кто ее написал. А вторая проверка учитывала «анкетные данные» – оценена на два. 4 августа мы пошли на апелляцию. Я попросил Иру, чтобы она пришла вместе с отцом и чтобы он надел форму (он был полковник).

Пришли. Открывается дверь комиссии. Я тут же вставил ногу, чтобы дверь не закрыли, и сказал, что я Ирин брат и хочу посмотреть ее работу. Меня в университете знали и не смогли не пустить. Изучил работу и убедился в своей правоте: при второй проверке Левитиной добавили минусов. Тогда я предупредил комиссию: либо вы исправляете оценку, либо будет невероятный скандал. Они исправили, Ира получила три балла. Потом на устной математике получила пятерку, по физике четыре и набрала 12 из 15 по профилирующим предметам. К сожалению, не хватило одного балла, чтобы пройти на ту специальность, которую она хотела, и я ей посоветовал согласиться на любую другую. Я был знаком с очень известным в то время в Ленинграде человеком – Сергеем Борисовичем Лавровым, будущим академиком, он был тогда секретарем парторганизации университета. К слову, Лавров был близким товарищем Корчного. Сергей Борисович в августе отдыхал в Эстонии, вернулся 26 числа. Я рассказал ему всю эту историю. Он посмеялся и поблагодарил меня: «Спасибо большое, иначе мне бы пришлось этим заниматься!»

Через два месяца Левитина впервые стала чемпионкой Союза. Ее пригласил к себе ректор и предложил перейти на ту специальность, которую она хотела.

– С Корчным вы ведь тоже были знакомы?

– Да, хорошо знаком, очень часто бывал у него дома. Жена Корчного однажды попросила меня позаниматься с их сыном Игорем, – он тогда готовился к поступлению в политехнический институт. Мы немножко позанимались, а в это время Корчной остался за границей. Кстати говоря, Карпов тогда посодействовал тому, чтобы Игоря все-таки приняли в институт. Он хорошо был готов, сдал экзамены, и его приняли. Я уже об этом забыл, но Игорь недавно вспомнил в одном интервью, что я с ним занимался.

– Александр Григорьевич, в разные годы вы помогали многим перспективным молодым шахматистам. У вас чутье на таланты? Видите одаренного юношу и можете понять, выйдет ли из него толк?

– После общения с Талем мне стало понятно, что такое талант. В этом смысле наибольший успех был с Карповым. Удалось тогда убедить и его самого, и его родителей, что надо из Москвы переезжать в Ленинград.

– А где вы познакомились с Карповым?

– В Ленинграде в 1968 году. Карпов тогда поступал в Московский университет и не прошел по конкурсу. А в Ленинграде был Военно-механический институт, где на кафедре физкультуры и спорта работал известный шахматный организатор Лившиц. И он у себя собирал команду. В этом институте, в частности, учился Андрей Лукин. Лившиц быстренько сориентировался и уговорил Карпова без экзаменов (с теми оценками, которые он получил в МГУ) поступить в этот вуз. И вот Карпов приехал с ним на встречу. Толя зашел в шахматный клуб, где в это время проходил чемпионат Ленинграда. Я пришел посмотреть на игру, и мне сказали: «Смотри, это Карпов». Ему было 17 лет. Я попросил: «Познакомьте меня с ним, интересно узнать, что было у него на вступительном экзамене».  

Карпов согласился поступить в Военно-механический институт, но в это время Ботвинник обратился к министру Высшего образования СССР Вячеславу Елютину с просьбой выделить для Карпова дополнительное место в МГУ – поскольку считал, что Карпову надо жить в Москве. И Карпова приняли в МГУ.

Весной 1969 года в Ленинграде проходил отборочный матч-турнир к чемпионату мира среди юношей. В нем участвовали Карпов, Ваганян и Миша Штейнберг. Тогда мы ближе познакомились с Карповым. Я как-то пришел поболеть за него и спросил, как дела. Он пожаловался, что его поселили в гостинице в одном номере с человеком, который пьет, поэтому трудно отдыхать. Тогда я предложил Анатолию на время турнира переехать ко мне, и договорился с Фурманом, чтобы он приезжал ему помогать. Так Карпов ближе познакомился со своим будущим тренером. Толя выиграл отборочный турнир, а затем стал чемпионом мира среди юношей; я его встречал в Москве, когда он возвращался из Швеции. Он меня уговорил поехать с ним в Тулу, где я познакомился с его родителями.

В конце 1969 года в Москве проходил чемпионат СССР, который одновременно являлся отбором к межзональному турниру, и там играл Таль. Я приехал на несколько дней за него поболеть. Зашел в пресс-центр и встретил Карпова. Спрашиваю, как дела; он отвечает: «Плохо!» «Что случилось?» Говорит, что учиться и играть очень тяжело, и еще он всё время болеет: в общежитии постоянно сквозняки, холодно. Я подумал и, зная свои возможности, сказал: «Я считаю, что тебе надо переехать в Ленинград. Будешь заниматься с Фурманом, а в ЛГУ тебя примут на любой факультет, какой захочешь, и предоставят свободное расписание». Я знал, что Сергей Борисович Лавров внимательно следил за ростом Карпова. Толя немножко растерялся, а я продолжил: «Тебе самому принять такое решение трудно, поэтому я приглашаю тебя и твоих родителей в Ленинград на неделю. Приезжайте, я вас со всеми познакомлю, и тогда примете решение».

В итоге родители приехали, убедились в том, что всё серьезно, и Карпов «сбежал» из Москвы.

– Наверное, в столице были этим не очень довольны?

– И Ботвинник был крайне недоволен, и Быховский искал Анатолия – пытался его отговорить. Это было первое серьезное решение Карпова в жизни. А я ему тогда говорил: «Хочешь стать чемпионом мира – переезжай в Ленинград!» Это было сказано как бы в шутку, но, как известно, в каждой шутке есть доля шутки! Как ни парадоксально, именно так всё и вышло: в ближайшем розыгрыше он стал чемпионом мира. Карпов кокетничал, говорил, что это не его цикл, но на самом деле было видно, что он реально борется за титул.

Что касается других молодых талантов… Если вы имеете в виду Карякина, то я считаю, что для него это был очень хороший ход – переезд в Москву, после этого он резко усилился. Живя в Симферополе, Сережа ничего особенного бы не достиг; да, он хорошо играл за команду, но в Москве он по-настоящему «заматерел» в шахматном смысле. А то, что у него нет таких больших успехов, как можно было ожидать… Наверное, дело в том, что у него не настолько жесткий характер, как у Карпова. Но я думаю, что у него всё впереди.

– Но потенциал у Карякина столь же велик?

– Потенциал я видел. Он уже давно и прочно прописался в мировой десятке.

– Возвращаясь к Карпову: а в Ленинграде были довольны его переездом? Все-таки, появляется молодой конкурент?

– В Ленинграде из шахматистов мирового уровня жил тогда только Корчной (Спасский уже уехал). Виктор к переезду Карпова отнесся двояко. Мне показалось, что он не особо боялся конкуренции, поскольку они с Карповым были еще шахматистами разного уровня. Вряд ли Корчной ожидал, что Карпов так резко ворвется в элиту. Они нормально общались между собой. Но Корчной был недоволен тем, что Фурман, с которым они до этого часто работали вместе, стал опекать Карпова. Но дело не в том, что Фурман считал Карпова более перспективным: они оба были спортсменами ЦСКА, а там – железная дисциплина. К тому же ЦСКА выделил Фурману квартиру, он получал там зарплату.

– И у них возникла взаимная симпатия?

– Да. Фурман видел, что Карпов – талант, и даже сказал мне однажды: «Алик, и как вы его углядели?» А я ответил: «Я же вижу, как он быстро соображает!» Карпов тогда играл исключительно быстро, как молодой Ананд: он больше часа на партию вообще не тратил.

– Во времена великого противостояния Карпов – Корчной вы были невыездным?

– Конечно. Что позволило мне сохранить хорошие отношения с Корчным!

– Верно ли, что вы в разные годы помогали еще Иванчуку, Салову?

– Иванчуку помогал по долгу службы, но никогда не решал с ним такие серьезные вопросы, как с Карповым или с Карякиным. Конечно, Иванчук – очень талантливый парень, но я всегда сомневался, что у него есть чемпионский запал.

Что касается Салова, то я ему, действительно, помогал. Я считал, что он очень сильный шахматист. У него были колоссальные амбиции, но очень неуживчивый характер. Всегда. Я не говорю о сегодняшнем дне, потому что сейчас это не тот Салов, которого я знал. Хотя мы с ним до сих пор поддерживаем какие-то контакты.

Салов нравился мне тем, что был очень развитым и умным человеком с жестким характером. К сожалению, все его тренеры были не такого уровня, как Фурман, поэтому Валере трудно было одному противостоять и Каспарову, и в какой-то степени Карпову. Салов один противостоял командам, и это его сломало. Хотя у него были высокие результаты, он очень хорошо выступил в Кубке мира ГМА, который организовал Бессел Кок. Потом выиграл сильный турнир в Вейк-ан-Зее и очень удачно выступал в Дортмунде-1992, когда там играли и Каспаров, и Карпов. Не проиграй Валера в последнем туре, занял бы первое место. Он исключительно сильный шахматист. К нему очень хорошо относился Таль; может быть, отчасти благодаря моей рекомендации.

– Салов сейчас живет в Испании, он далек от шахмат?

– Он живет в своем мире.

– Полностью на шахматную работу вы перешли уже в Москве, в 1980 году?

– Карпов уговаривал меня плотно заняться шахматами, говорил, что я могу стать мастером, и тогда ему легче будет привлекать меня к работе. Я ему ответил, что свой потенциал знаю; мастером я, может, и сумел бы стать, но выше – наверняка нет. Времени и сил на это ушло бы много, и мне кажется, что я лучше смогу проявить себя как организатор. Карпов знал, что я внимательно следил за шахматными соревнованиями, даже одно время делал ему картотеку. Тогда ведь не было компьютеров, они сидели с Семеном Абрамовичем и просили: «Покажите нам, Алик, такого-то человека!» И я давал им карточки с партиями. Основным источником информации были «Шахматный бюллетень» и «Информатор»: я их резал, клеил партии на карточки или переписывал их. Наблюдая за анализом Карпова, я, конечно, в основном молчал, лишь иногда вставлял какие-то реплики. И Карпов, в конце концов, сказал: «Занимайся шахматами, мастером можешь стать!» Но я не стал этим заниматься, поскольку считал, что это не рационально.



Когда Карпов переехал в Москву, он договорился, чтобы меня приняли на работу в ЦШК. Видимо, кто-то ему посоветовал, не знаю; я его об этом не просил. Я стал работать тренером, помогал Карпову: занимался всеми его выездами, спортивным календарем и так далее. А когда появился Каспаров, я пришел к начальнику Управления шахмат Крогиусу и сказал: «Николай Владимирович, у нас появился второй шахматист такого же уровня, как Карпов, и мне не очень удобно заниматься только Карповым. Поэтому я бы хотел, чтобы вы поручили мне помогать Каспарову в случае, если он будет обращаться, и дали мне какой-то самостоятельный участок работы». Крогиус пошел навстречу, и я стал заниматься всеми официальными соревнованиями ФИДЕ: курировать выезды, вести переписку с организаторами и т.д.

– А когда начались матчи Карпова с Каспаровым, вы занимали нейтральную позицию?

– В 1984 и 1985 годах я входил в группу Карпова. Когда Каспаров стал чемпионом мира, я не ушел от Карпова – сказал, что и дальше хотел бы с ним работать, но попросил сделать так, чтобы это носило достойный характер.

Поскольку я курировал официальные соревнования, то постоянно контактировал с руководством Спорткомитета СССР. Мало кто об этом знает, но последний звездный чемпионат СССР 1988 года организовывал я. Олег Стецко об этом знает и в своей книге мог бы об этом написать, но у него, очевидно, были другие соображения.

– Как вам удалось собрать всех сильнейших?

– Помню, я сказал Председателю Спорткомитета Гаврилину, что хочу провести турнир в Центре международной торговли. Он в ответ: «Ты что, с ума сошел? Там же надо бешеные деньги платить за аренду!» Я говорю: «Мы билетами отобьем. Будем продавать их по 5 рублей». «Такого не может быть!» «Может! Зал будет забит»! И я оказался прав.

Меня поддержал Александр Чикваидзе, который возглавлял тогда шахматную федерацию СССР. Судейскую коллегию возглавил Ботвинник. Секретарь ЦК КПСС Егор Кузьмич Лигачев (второе лицо в стране) приезжал на турнир раз пять, по три часа сидел и смотрел. И Крогиус ему объяснял, какой турнир он организовал!

– Разрешили сделать билеты по пять рублей? Элементы свободной торговли при социализме…

– В это время уже можно было.

– Участников привлекли высокими гонорарами?

– Нет. В финалах чемпионата СССР играть было очень престижно. Естественно, что был призовой фонд. Условия идеальные, зал прекрасный, питание изумительное. Это был первый такой мощный турнир современного уровня организации.

– А почему матч за первое место между Карповым и Каспаровым тогда «замяли»?

– Нет, не замяли. Насколько я помню, в Положении не было четко прописано, когда в случае дележа первого места должно состояться дополнительное соревнование. Карпов сказал, что готов играть матч через неделю, поскольку у него была договоренность встретиться в Ленинграде с Бесселом Коком. Но Каспаров то ли не хотел играть матч, то ли что-то еще, но он отказался играть через неделю – настаивал на том, что матч должен состояться немедленно. И тогда звание чемпиона СССР присвоили им обоим.

– Когда и как вас избрали исполнительным директором шахматной федерации СССР?

– В конце 1989 года было принято решение, что исполнительный директор не назначается больше Спорткомитетом, а федерация имеет право сама его избрать. Было три кандидатуры: я, Линовицкий и Вильданов (последний года 2-3 работал директором ЦШК; его пытался «протолкнуть» Каспаров). Мою кандидатуру предлагал Евгений Андреевич Васюков, поддерживали Михаил Моисеевич Ботвинник и Вера Николаевна Тихомирова. Ко мне приходил Линовицкий, предлагал не участвовать в выборах. Я ему сказал: «Евгений Павлович, я в эти игры не играю. Пусть решает президиум!»

Честно говоря, мне было неприятно находиться в этой обстановке, поэтому я на три дня уехал в Вену, и выбирали меня без меня. Голоса распределились так: 12-4-1. Мне позвонил Ботвинник и сказал: «Александр Григорьевич, немедленно возвращайтесь в Москву!» «Что случилось?» «Вас избрали исполнительным директором». И повесил трубку. Это был январь 1990 года.

– Вы в тот момент уже свободно выезжали за границу?

– Да, Чикваидзе мне помог. В первый раз я выехал в конце 1988 года в Салоники на Олимпиаду. До этого в 1983 году ездил на чемпионат Европы в Болгарию, но пословицу про Болгарию и заграницу все мы хорошо знаем.

– Вы впервые попали на Запад уже в зрелом возрасте. И как впечатления?

– Некоторое разочарование. Я представлял себе всё сверкающим, сияющим. А это были Салоники, довольно мрачный город в это время года. А вот следующая поездка была с Ботвинником в Амстердам, и там мне очень понравилось. Потом в Брюсселе очень понравилось. В 1989 году я ездил с Ботвинником на Конгресс ФИДЕ в Пуэрто-Рико, мы летели через Нью-Йорк. Не могу сказать, что я был в диком восторге, но Нью-Йорк, конечно, произвел большое впечатление.

Кстати, по дороге в Салоники Каспаров вдруг предложил мне работать с ним. Для меня это было совершенно неожиданно, я посчитал предложение шуткой. Ну, шутит человек и шутит. Однако в Салониках он вернулся к этому разговору. Я ответил: «Гарри, по-моему, вы говорите это на эмоциях. Когда вернетесь в Москву, посоветуйтесь со своими тренерами, с мамой. Если они вас поддержат – будем обсуждать». Больше мы к этой теме не возвращались. Мой совет оказался правильным!



– В конце 1991 года распался Советский Союз. Какие процессы тогда происходили в шахматной федерации?

– Тогда была тенденция всё всесоюзное уничтожать и сохранять всё российское. В шахматную политику активно включился Каспаров. Я съездил к академику Леониду Ивановичу Абалкину, который в то время возглавлял Российскую шахматную федерацию, и сказал: «Вы лучше меня знаете, что СССР вот-вот распадется. А у нас очень хорошие наработки в международных связях (с 1990 по 1994 годы я был членом Исполкома ФИДЕ), и я предлагаю подумать над тем, чтобы наши организации срослись. Мы будем заниматься международными делами, а РШФ прекрасно знает Россию, – у нас будет хорошая бригада». На что Абалкин ответил: «У нас сейчас демократия, надо вначале провести съезд». «Съезд можно провести позже, когда наладится работа. Никто не говорит о том, что нужно узурпировать власть». Однако Абалкин на это не согласился. Он очень хотел, чтобы его снова избрали президентом федерации, а дело кончилось тем, что на ближайшем съезде Каспаров его «завалил».

Понимая, к чему всё идет, я заранее переговорил с Ботвинником, Смысловым, Талем и Карповым. Сказал им: пропадает всё, что мы наработали; давайте для сохранения единого шахматного пространства создадим новую организацию. Они подписали телеграмму во все республиканские шахматные федерации с предложением приехать на съезд. Приехали представители Армении, Украины, Казахстана, Киргизии, а также наблюдатели от Латвии, и была создана Ассоциация шахматных федераций. До середины 1993 года МИД России, с которым мы сразу начали работать, еще выписывал загранпаспорта гражданам бывших союзных республик. С момента создания АШФ мы и визы оформляли, и договаривались об участии шахматистов в зарубежных соревнованиях. Но беда Ассоциации в том, что у нее нет реального источника финансирования, приходится самим что-то всё время придумывать.

– Каспаров тогда привел к власти Мурашова?

– Мурашов – это было просто пустое место! Надо отдать ему должное, он сразу сказал: «Я в шахматах ничего не понимаю!» Честно признался.

– А вы ушли из ЦШК и стали работать во Всероссийском клубе в Денежном переулке?

– Нет. Ассоциация шахматных федераций являлась правопреемником шахматной федерации СССР. И возник естественный спор (его инициировал Каспаров) о здании на Гоголевском бульваре. Мы там находились на законных основаниях – у нас был заключен договор с организацией, которая выполняла те же функции, что сегодня Департамент имущества г. Москва. Не было никаких проблем и с размещением аппарата РШФ на Гоголевском бульваре. Более того, мы неоднократно приглашали РШФ войти в состав Ассоциации.

А что сделали Каспаров с Мурашовым? Используя свои связи (Мурашов в это время был руководителем Главного управления внутренних дел по Москве), они выписали на это здание второй договор аренды. Начались суды. Мы выиграли два суда, и если бы не Михаил Моисеевич, который не дал мне развернуться… Я собирался поставить ЦШК на капремонт, а у Ботвинника была там лаборатория. Причем я сам ее пригласил на Гоголевский, когда стал исполнительным директором, а у Михаила Моисеевича на прежнем месте возникли проблемы с помещением. Потом мне удалось привлечь инвесторов из Гонконга, которые давали три миллиона долларов на реконструкцию ЦШК. Если бы удалось реализовать проект, то в клубе началась бы совсем иная жизнь. Я договорился с Олимпийским комитетом, чтобы Ботвиннику выделили помещение в Лужниках. Он жил на 3-й Фрунзенской улице, и на работу мог бы ходить пешком. Однако Ботвинник уперся и сказал, что из ЦШК никуда не уйдет. В итоге к процессу подтянулся Андрей Макаров, который съездил в Высший арбитражный суд и договорился, чтобы там опротестовали предыдущие решения судов.

Но ему не удалось меня обыграть в одном вопросе. Когда учреждали Ассоциацию, мы с Ботвинником и Карповым познакомились с Председателем Высшего арбитражного суда и попросили нас проконсультировать. Он сказал, что закон на нашей стороне, однако Высший арбитражный суд в наши дела вмешиваться не будет, но и нарушения закона не допустит. Тем не менее, Высший арбитражный суд отменил предыдущие решения судов. Председатель Высшего арбитражного суда опротестовал эту отмену, но предупредил, что поскольку РШФ не вошла в Ассоциацию, то права разделяются между Ассоциацией и Российской шахматной федерацией. Я предполагал, что подобное может случиться, и еще за год до этого мы с комиссией прошлись по всем комнатам ЦШК и зафиксировали, кто где работает. Составили протокол, который подписал тогдашний президент РШФ Евгений Бебчук.

Когда иск вернули из Высшего арбитражного суда в суд первой инстанции, было предложено несколько вариантов: 1) сидим как сидим (аппарат РШФ находился в здании ЦШК); 2) полюбовный раздел здания; 3) если мы не договариваемся, то здание будет делить суд. Я сказал, что меня устраивает первый вариант, тем более что есть протокол. Макаров смотрит и восклицает: «Я этого документа никогда не видел!» Я говорю: «Дело в том, что в Российской шахматной федерации каждый год – новый президент. И новый президент дела у предыдущего не принимает. Поэтому вы этот документ и не видели, но он существует». Судья начала хохотать. На суде присутствовал Ботвинник, который предложил: «Не отдавайте здание ни тем, ни другим. Создадим новую структуру – Центральный дом шахматиста». Это было невозможно: Ботвинник забывал, что советские времена закончились, силовые решения так просто уже не проходят. Судья заявила, что мы не вправе создавать новую организацию; у нас есть указание Высшего арбитражного суда о том, чтобы разобраться с этими двумя организациями. И дала нам полтора месяца на поиск решения.

Примерно через месяц Макаров меня пригласил и стал предлагать различные варианты, в том числе субаренду; я от всех отказался. Тогда он предложил: в Денежном переулке находится Российский шахматный клуб; забирайте это здание и оставьте нам ЦШК. Я возразил: «Позвольте, там же есть директор клуба – Юрий Соколов, отец гроссмейстера Андрея Соколова!» «А он пенсионер, мы его вообще на пенсию отправим», – ответил Макаров. Я взял день на размышление, чтобы посоветоваться со своими сотрудниками. Мы решили, что это хороший выход из положения, и переехали в Денежный. А Юрия Павлиновича Соколова забрали на работу в ЦШК.

– Вы много лет работали в Денежном, а потом снова начались проблемы?

– Произошло следующее. Это здание – памятник архитектуры, и мы должны были его реставрировать. Я какие-то деньги находил, что-то мы потихоньку делали; была договоренность с Управлением по охране памятников, что мы постепенно ведем работы и ждем крупного инвестора. Но чтобы пришел хороший инвестор, нам нужен был договор аренды земли. А мы его не имели, поскольку часть участка, принадлежавшего этой усадьбе, незаконно захватил МИД, и три года мы с ним воевали. А пока мы воевали, нашлись умельцы, которые договорились с Управлением по охране памятников, чтобы нас оттуда выселили из-за того, что мы здание не реставрируем. Начался скандал.

Случайно я узнал, что этот памятник – федерального значения: ко мне приходили люди из Минимущества и просили показать здание, чтобы составить акт технического состояния. Я им разрешил, но мы договорились, что составляем акт в тайне. А когда началась заваруха, я поставил вопрос о том, что это федеральный памятник. Война продолжается до сих пор. Памятник у Москвы отобрали по решению судов, и сейчас здание пустует. Не смогли никому его отдать, поскольку вмешалась даже федеральная антимонопольная служба.

– Но обратно вас тоже не пускают?

– Вопрос открытый, есть варианты. Если мы вернемся в Денежный, то финансирование появится сразу же.

– Александр Григорьевич, один из самых успешных ваших проектов – «Аэрофлот-опен». Как удалось создать столь крупный турнир, и есть ли шанс, что он возродится?

– Я всегда понимал, что Ассоциации нужен какой-то серьезный проект. Однажды случайно обратил внимание на рекламный буклет турнира «Нью-Йорк опен» и увидел там рекламу компании Air Europe. Поинтересовался, что это за компания? Мы давно продавали авиабилеты, а с такой не сталкивались. Оказалось, это маленькая испанская компания, самолеты которой летают между Мадридом и Нью-Йорком, и они дают несколько билетов гроссмейстерам, которые участвуют в «Нью-Йорк опене». Так был выпушен джинн из бутылки: я понял, что надо делать!

А в этот момент мой хороший знакомый Александр Юрьевич Зурабов, брат российского Посла на Украине Михаила Зурабова, стал первым заместителем генерального директора «Аэрофлота». Он человек очень умный, большой бизнес-специалист. Ему понравилась моя идея, но он взял время на обдумывание. Через два месяца он меня нашел и сказал: вперед! С этого всё и началось.

– И всё сработало блестяще!

– Турнир оказался на тот момент самым «крутым». Пользуясь случаем, хочу подчеркнуть, что огромную поддержку оказал основатель АШФ А. Карпов. И, конечно, успех турнира был обеспечен вдохновенной работой всего коллектива АШФ, в который входили: Наташа и Андрей Шустаевы, Саша Скоповский, Михаил Архангельский, Мария Власова, Женя Ткачев. После пяти турниров накопился очень интересный материал, и я очень благодарен Марку Глуховскому за согласие стать автором книги «Разбор полетов». Получилась прекрасная книга, сразу ставшая большой редкостью.

– А потом в «Аэрофлоте» сменилось руководство, и они закрыли шахматный проект?

– Там несколько раз менялось руководство. Мне рассказывал один из сотрудников авиакомпании, что как-то в «Аэрофлоте» работала аудиторская фирма из Швейцарии, которая проверяла работу маркетинговой службы. И они сказали, что единственный серьезный рекламный проект компании – это шахматный турнир. А баннеры, билборды, рекламные щиты вдоль Ленинградского проспекта по дороге в «Шереметьево» – это всё чепуха. Но, к сожалению, не все в руководстве «Аэрофлота» это осознавали. Однако сейчас появляются определенные шансы на возрождение турнира.

От редакции: Через некоторое время после публикации этого интервью стало известно, что в 2015 году «Аэрофлот-опен» возрождается, так что добро пожаловать на турнир!



– В 2003-2010 годах вы работали исполнительным директором Российской шахматной федерации. На ваш взгляд, что самое важное из сделанного вами на этом посту, и чего не удалось добиться?

– Считаю, мне не удалось только одно: не удалось, чтобы наша мужская команда стала олимпийским чемпионом. Всё остальное, на мой взгляд, нам удалось. Прежде всего, в области детско-юношеских шахмат. Тогда в чемпионатах среди детей и юношей могли участвовать главным образом те, у кого есть деньги. Я пришел к Жукову и сказал: «Александр Дмитриевич! Мы должны исправить эту ситуацию. Иначе талантливые дети из небогатых семей и дальше не смогут принимать участие в чемпионатах». Президент РШФ спросил: «Что вы предлагаете?» «Предлагаю разбить чемпионаты на две лиги. Оплату расходов участников Высшей лиги надо брать на себя; это будет стоить примерно 100 тысяч долларов». Жуков идею поддержал, и это положение вещей, слава богу, сохранилось.

Второе: я считал безобразием тот факт, что чемпионат России проводится по швейцарской системе. Мы должны возродить чемпионаты, аналогичные чемпионатам Советского Союза: это всегда были супертурниры. Это позволит нам растить талантливых шахматистов и шахматисток. В этом меня тоже поддержали; я считаю, что это очень большое достижение, и слава богу, что его удалось сохранить. Потому что в какой-то момент, насколько мне известно, Бареев пытался суперфинал уничтожить. Конечно, это очень удобно – проводить швейцарку гораздо проще. Но председатель Тренерского совета РШФ А. Быховский провел опрос среди шахматистов, и 80% высказались за суперфинал. Поддержал его и Председатель Наблюдательного Совета А.В. Дворкович, и удалось суперфинал сохранить.

Очень важно, что удалось подготовить женскую сборную России к победам на Олимпиадах. Важным шагом в этом направлении стало привлечение в 2006 году в качестве тренера женской сборной гроссмейстера Юрия Дохояна. С 2010 года команда выигрывает все Олимпиады.

И, конечно, то, что удалось создать крупнейший международный турнир в Москве – это тоже очень большое достижение, с моей точки зрения. Сейчас немножко поменялась идеология: Андрей Филатов считает, что нужно каждый год менять посвящение турнира, поскольку в России и Советском Союзе было много чемпионов мира. Но Мемориал Таля оказался турниром, который на века останется в шахматах. А в этом году турнир посвящен памяти Тиграна Петросяна, меня пригласили посудить. Посудим!

– Александр Григорьевич, спасибо за беседу, и успехов вам во всех начинаниях на благо шахмат!